Александрийский мусейон. философия

Центром научно-литературного творчества была египетская Александрия, по имени которой и весь эллинистический период греческой литературы иногда называют александрийским периодом.

Средоточием научно-педагогической деятельности был Александрийский мусейон -одновременно высшая школа, научный институт и колоссальная библиотека. Открытый в 308 г. по инициативе Деметрия Фалерского, Александрийский мусейон («храм муз») представлял расширенную копию Платоновой Академии и Аристотелевского Лпкея. По количеству ученых сил, вспомогательных учреждений, книг и учебных пособий Александрийский мусейон превосходил все подобного рода учреждения других городов. В I в. до н. э. в александрийском книгохранилище насчитывалось до полумиллиона оригинальных рукописей, с большой тщательностью собранных со всего мира. Один только «Каталог сочинений, просиявших во всех областях образованности», находившийся в Александрийской библиотеке, составлял сто двадцать книг. К каждому автору прилагался особый комментарий, из которых впоследствии составилась целая литература (схолии), служащая в некоторых случаях ценным источником при изучении античной истории. Составителем «Каталога» был Каллимах, хранитель царской библиотеки (III в.). Каллимах представляет ярко выраженный тип александрийского ученого, обладавшего самыми разнообразными сведениями по самым различным областям знания. Каллимаху приписывали 800 сочинений, написанных прозой и стихами, по истории, грамматике, поэзии и т. д. Творческая одаренность Каллимаха, однако, стояла значительно ниже его усваивающей способности. Учениками Каллимаха были Эратосфен и Аполлоний Родосский, занявший после смерти Каллимаха должность царского библиотекаря.

Помимо Александрийского мусейона, имелись мусейоньг в Антиохии, Пергаме, Сиракузах и в других крупных городах. Эллинистические правительства не жалели средств на пополнение и содержание библиотек, рассматривая их как одно из средств укрепления своего авторитета в глазах общественного мнения внутри страны и " за ее пределами.

Количественный рост литературной продукции не всегда, к сожалению, совпадал с ее качественным ростом. Скорее даже замечалось обратное соотношение. Чем дальше, тем все больше выступали отрицательные стороны алексапдринизма -реторический и дидактический (нравоучительный) элемент, нарочитая ученость, санти- ментализм и утрата художественного чувства меры. Все это в совокупности свидетельствовало о разрыве между литературой и жизнью, неизбежным следствием чего было вырождение и умирание научно- художественного творчества.

Особым родом литературы были социальные романы , запечатлевшие утопические настроения эллинистического мира.

В социальных романах-утопиях Эвгемера, Ямбула и др. описывались фантастические страны, «острова блаженных» и «солнечные царства», представлявшие полную противоположность реальной действительности. Романы-утопии давали выход творческой фантазии, уводили людей от утомительной городской жизни с ее уличной сутолокой, плохим воздухом и бедной растительностью в «солнечные царства», в чудесную Индию и счастливую Аравию с их сказочной исполинской и многообразной растительностью. Там великолепная природа, приятный воздух, с математической точностью повторяющиеся приливы и отливы моря, одинаковой продолжительности дни и ночи, богатейшая растительность, масло и вино в изобилии, плоды тростника сами собой превращаются в сладкий хлеб, вечно сияет солнце. Люди «солнечного царства» (гелиополиты) наслаждаются цветущим здоровьем, правильно сложены, живут до ста пятидесяти лет и, достигнув глубокой старости, сами себя лишают жизни. Больных и инвалидов в «солнечном царстве» не бывает, нет также врачей-все делает сама природа. Гелиополиты религиозны, поклоняются солнечному диску и звездам как самым святым и чистым созданиям природы. Живут они группами по 300-400 человек в каждой. Во главе каждой группы стоит патриарх (родовой царь, или филобасилевс). Существует правильная смена труда, уничтожающая однообразие, калечащее человеческую природу. Граждане «солнечного царства » попеременно занимаются умственным и физическим трудом-ремесленничают, собирают плоды, управляют, прислуживают и т. д.

Частной собственности в гелиополисе не существует ни в каком виде, не существует и семьи. Дети принадлежат всей общине и никому в частности. После рождения дети подвергаются испытанию и отбору, и только наиболее крепких из них оставляют в живых. Живя в условиях роскошной природы, на вечно цветущих лугах, гелиополиты усердно занимаются науками, в особенности астрономией, наблюдая над?кизнью их главного боганеба. Действительная жизнь, как сказано, представляла полный контраст тому, что изображалось в утопиях и романах. Люди, не удовлетворенные действительной жизнью, уставшие и не видевшие из своего положения выхода, стремились хотя бы в мечтах перенестись в дальние страны и превратиться в граждан «солнечного царства».

Элемент фантастического и чудесного в изрядной дозе содержится и в исторических произведениях эллинизма. Военные походы и экспедиции, путешествия купцов и туристов доставляли богатый материал историку, открывали дотоле неведомые страны, знакомили с бытом, культурой, .языком и верованиями других народов. На этой почве зарождались идея всемирной истории, этнографии и исторический роман.

Одним из самых плодовитых и популярных историков раннего эллинизма был Феопомп с острова Хиоса (IV в.), ученик Исократа. Феопомп написал «Историю Греции» в XII книгах как продолжение «Истории» Фукидида и «Историю Филиппа Македонского» («Филиппика») в 58 книгах, восторженным почитателем которого он был. Из этих историй сохранились только немногие отрывки.

Современник Феопомпа малоазиец Эфор первый написал «Всеобщую, или Всемирную, историю» в тридцати книгах. «История» Эфора содержала историю греков и заканчивалась 340 г. Его история, временами прямо переходящая в описательную этнографию, богата историческим и этнографическим материалом, живо и увлекательно написана, но не стоит на должной высоте в отношении выбора и оценки источников. По методу изложения Эфор, как и вообще все эллинистические историки, отходит от Фукидида и возвращается к Геродоту.

Сказанное об Эфоре приложимо и к Диодору Сицилийскому, «Историческая библиотека» которого нам более известна, чем «Всеобщая история» Эфора, сохранившаяся лишь в отдельных частях. Живший в римский период средиземноморской истории (I в. до н. э.), Диодор включил в рамки своего изложения как Восток, так и Запад Средиземноморья. История Диодора доведена до галльских походов Цезаря.

Одним из наиболее известных историков эллинизма был Полибий (201-120 гг.), автор «Всемирной истории» в сорока книгах, в которых излагаются события до 146 г. до н. э. Однако по манере письма и подходу к историческому материалу Полибий стоит ближе к Фукидиду, чем какой-либо другой известный нам историк эллинизма. Полибий полагает, что настоящая история может быть только всеобщей, синтетической и синхронистической. Местная же, или частичная, история дает мало для «точного уразумения целого», да и сама она может быть понята лишь на фоне всеобщей истории. История для Полибия представляет реальное органическое единство. Она подобна телу, в котором каждая отдельная часть может быть понята только в связи с целым. Отдельные части животного не дают представления ни о его красоте, нп о его движении. Всеобщая история для Полибия есть история всего Средиземноморья, как восточной, так и западной его части. История Италии органически связана с историей Африки, а обе они-с историей Азии. Поэтому война римлян с Карфагеном из-за Сицилии органически привела к войне с Филиппом, а эта последняя послужила прелюдией к войне с Антиохом и т. д. История имеет двоякое значение: 1) практическое и 2) художественное. Расширяя кругозор и предохраняя от повторения ошибок прошлого, она в то же время дает возможность наслаждаться потоком исторических событий.

Большинство эллинистических историков были придворными историографами, что, естественно,-не могло не отразиться па их исторических концепциях и оценках.

Из философских систем наибольшей популярностью в эллинистическом мире пользовались три философских системы: 1) стоиков, 2) эпикурейцев и 3) киников. Общей всем им чертой была их этическая и практическая основа. В фокусе их внимания стоял человек и его отношение к миру, государству и другим людям. Проблема была общая, но методы ее разрешения различны.

Основоположником стоической философии считают Зенона Младшего из" города Кития на острове Кипре, ученика Кратеса Киника. Зенон жил в конце IV в. и имел обыкновение излагать свое учение в «цветном портике» (стоа пойкиле) в Афинах, откуда пошло и название «стоическая философия». Идеи Зенона привел в систему и дополнил Клеапт из города Асса в Мисии, современник Зенона, и в особенности Хрисипп из Сол в Киликии (282-208гг.).

Стоики делили философию на три части: 1) логику, 2) физику и 3) этику. В центре стоит этика, которой подчинена логика и физика. Физика показывает, что все существующее есть тело, действующее или страдающее, активное или пассивное. Логика же учит правильно мыслить и ясно выражаться, что необходимо для воздействия на окружающий мир.и преодоления пассивного состояния. Цель человеческой жизни есть счастье, а счастье заключается в сознательной общественной и личной деятельности, протекающей по законам человеческого разума. Озаренная светом разума деятельность на языке стоиков называется добродетелью. Добродетель состоит из четырех составных частей: 1) справедливости, 2) проницательности, 3) мужества и 4) рассудительности. Все эти качества необходимы человеку для широкой активной деятельности в интересах всего человечества.

По сравнению со служением всему человечеству или даже всему миру любовь и забота об отдельных социальных группах и людях в учении стоиков отходит на второй план. Человек, семья, группа, класс, государство и пр. растворяются в более высоком космическом, или вселенском , идеале. Перед этим вселенским идеалом все народы, государства и люди равны. Таким путем стоики логически приходили к космополитизму и признанию равенства между свободными и рабами, между греками и варварами. В этом заключается прогрессивная сторона стоической философии.

Активным началом человеческого существа является душа , а преобладающую силу души составляет разум. Через душу и разум человек связывается со всей вселенной (космосом). Подобно человеку, космос состоит из двух начал-пассивного и активного, материи и разума. Вселенский разум есть бог, определяемый как эфир, или животворный праогонь , из которого рождается мир. Мир не вечен. Через определенный период мир погибает от огня и вновь из того же самого праогня возрождается в обновленном виде. Мировой пожар стоики называли вселенской необходимостью, или судьбой.

Стоическая философия призывала к действию, неослабной работе над собой, к серьезному изучению специальных наук и философии. В этот период стоическая философия не была оторвана от практической жизни. Стоики верили в возможность создания идеального общества, вселенского государства, построенного рациональным путем на основе разума и научных данных. Среди стоиков было немало выдающихся умов и широкообразованных людей.

Во II в. всеобщей известностью пользовались два стоических философа: Пансций (180-110 гг.) и Посидоний из Апамеи в Сирии (135-51 гг.). Особенно интересен последний, сочетавший глубокое философское образование с широким знанием специальных дисциплин. Посидоний известен как-философ, математик, естествовед и историк. Среди учеников Посидония следует назвать историка Полибия. Стоики оказывали большое влияние и на практическую политику в качестве советников государственных мужей и царей. Впоследствии, в период Римской империи, стоицизм выродился и перешел к проповеди пассивного отношения к жизни и квиетизма. Таков был, например, стоицизм римских философов Сенеки и Марка Аврелия.

Отличную от стоиков философию развивали эпикурейцы. Основателем эпикзфейской философии был Эпикур (341-27U гг.)« Эпикур, современник Зенона, в 306 г. поселился в Афинах, приобрел сад и в этом «саду Эпикура» излагал слушателям основы своей философии. По преданию, Эпикур написал триста книг, из которых ни одна до нас не дошла. Сохранились отрывки у поздних писателей, по которым восстанавливают идеи Эпикура.

В противоположность стоикам, считавшим основой познания разум, Эпикур истинным источником познания признавал чувство-ощущение. Ощущение получается чисто внешним путем в результате случайного сцепления атомов. В этом Эпикур примыкал к атомистике Демокрита. Человеческая душа, по Эпи- куру, состоит из тончайших атомов, подобно эфиру разлитых по всему телу. Счастье человека, составляющее цель всякой филоСофии, состоит в устранении неприятных и создании приятных ощущений. Достигается это путем воздействия на чувства разума и воздержания от всяких излишеств," т. е. умеренностью. В этом эпикурейцы соприкасались со стоиками.

В создании душевного равновесия и покоя Эпикур усматривал высшее счастье человека-атараксию. Атараксия предполагает свободу от всякого страха, в особенности от страха смерти и богов. Существование последних Эпикур не отрицал, но он не думал, что они хоть в какой-либо мере заботятся о людях. Отрицательно относился Эпикур также к государству , коренным образом расходясь в этом вопросе со стоиками, призывавшими вначале к активному участию в общественной жизни и политике. Наоборот, крайний индивидуалист Эпикур смотрел на государство, как на источник горестей и неудовольствий, причиняемых индивиду. Отсюда вытекал его призыв к воздержанию от общественной жизни и уход в личную жизнь. «Живи скрыто»,-такова мораль Эпикура. Наиболее полное изложение эпикуреизма дал римский поэт- философ Лукреций Кар.

Еще дальше в проповеди атараксии и отрицательного отношения к государству пошли киники (циники). Основателем этой философии считают Антисфена (440-366 гг.), ученика и друга Сократа. Учение киников возникло в среде бедной интеллигенции больших городов. Киники, подобно Сократу, оставляли бвои занятия к, живя изо дня в день и страшно нуждаясь, эту нужду возвели в настоящую философию. Киники отрицали все общественные установления государства-собственность, семью, рабство, этические нормы и т. д. Их лозунгом был призыв к природе, к простому образу жизни, независимости. Проповедь киников находила большое число сторонников среди народных масс, свободных и рабов, недовольных существующим строем, организовала их и призывала к борьбе.

Самым известным из кинических философов был Диоген из города Синопы на Черном море (404-323 гг.). Диоген вступил в число учеников Антисфена, проникся его философией и последовательно проводил ее в жизнь. Живя в крайней бедности, Диоген, обросший длинной бородой, днем ходил по улицам города без сандалий, с палкой в руке и сумой за плечами. Ночи он проводил в бочке за городом. Презирая всех и все, Диоген полагал своим настоящим призванием «повелевать людьми». Существует предание, что Диоген, встретившись в Коринфе с Александром, попросил у него единственной милости: уступить ему дорогу и не заслонять солнца. Александр исполнил желание философа, сказав при этом: «Если бы я не был Александром, то желал бы быть Диогеном» . Это указывает на популярность учения киников не только в народной среде, но даже и в придворных кругах.

• Плутарх, Александр Великий, 14.

АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ МУСЕЙОН

(греч. moyseion - храм муз) - научное, литературное и высшее образо-ват. учреждение в г. Александрии, имевшее в антич. мире междунар. значение. Был осн. в 3 в. до н. э. по распоряжению царя Птолемея I. Наиболее вероятным организатором его был философ перипатетик Деметрий Фалерский. А. м. получил устройство по образцу афинских философских школ, в особенности Ликея. Возглавлял А. м. жрец высшего ранга, назначавшийся в эллинистич. период царем, а в римский - императором. Птолемеи приглашали в А. м. греч. ученых, философов, писателей из всех стран эллинистич. мира (в А. м. работали Эвклид, Эратосфен, Каллимах и др.). Члены А. м. жили на царском иждивении и занимались науками, лит-рой, преподаванием. Они были свободны в выборе тем науч. или лит. занятий; в то же время обязаны были проявлять верноподданич. чувства. Редкие проявления критики или оппозиции жестоко подавлялись (так, Птолемей II приказал утопить поэта, осмеявшего его брак с родной сестрой Арсиноей). Потребности времени обусловили в А. м. развитие математики, астрономии, естествознания, географии, медицины, а также филологии и грамматики, в частности проводился критич. разбор текста гомеровских поэм. Отдельные члены А. м. занимались прикладными науками, им принадлежит ряд изобретений. Успехи в лит-ре были значительно скромнее. Расцвет А. м. относится к 3 в., а по отдельным наукам к 3-2 вв. до н. э. При А. м. была б-ка, насчитывавшая к сер. 3 в. до н. э. до 500 тыс., а в сер. 1 в. до н. э. до 700 тыс. свитков книг по различным отраслям греч. и отчасти вост. науки, техники, по философии, лит-ре и т. п. Заведовал б-кой ученый, тоже назначавшийся царем. Обычно он был и воспитателем наследника. В 48 до н. э. во время Александрийской войны часть б-ки А. м. сгорела. В рим. период А. м. постепенно теряет значение, но отдельные выдающиеся ученые работали в А. м. и во 2 в. н. э. В 273 войска имп. Аврелиана при взятии Александрии разрушили и сожгли А. м. и б-ку. Ученые А. м. переправили остатки б-ки в храм Серапеум, где продолжали свою работу. В 391 Серапеум был разрушен христианами-фанатиками. Б-ка опять пострадала. Последние остатки ее были уничтожены мусульманами-фанатиками при халифе Омаре в 642.

Лит.: Деревицкий А. Н.,O начале историко-лит. занятий в Др. Греции, X., 1891; Лурье С. Я., Архимед, М.-Л., 1945.

Н. Н. Пикус. Москва.

Советская историческая энциклопедия. - М.: Советская энциклопедия . Под ред. Е. М. Жукова . 1973-1982 .

Смотреть что такое "АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ МУСЕЙОН" в других словарях:

Современная энциклопедия

- (греч. museion храм муз) совокупность научных и учебных учреждений, один из главных центров науки и культуры древности. Основан в Александрии в нач. 3 в. до н. э., ликвидирован римским императором Аврелианом в 272 273 … Большой Энциклопедический словарь

Александрийский мусейон - (греческое museion храм муз), один из главных центров науки и культуры древности. Основан в Александрии в начале 3 в. до нашей эры, ликвидирован римским императором Аврелианом в 272/273. В Александрийском мусейоне работали Архимед, Плотин,… … Иллюстрированный энциклопедический словарь

- (греч. muséion храм муз), совокупность научных и учебных учреждений, один из главных центров науки и культуры древности. Основан в Александрии в начале III в. до н. э., ликвидирован римским императором Аврелианом в 272/273. * * * АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ … Энциклопедический словарь

- (греч. muséion храм или святилище муз) один из главных научных и культурных центров античного мира. Основан в Александрии (См. Александрия) в начале 3 в. до н. э. при первых Птолемеях по инициативе ученика Аристотеля Деметрия Фалерского.… … Большая советская энциклопедия

Античная цивилизация характеризовалась высоким уровнем духовной культуры - это очевидная истина. Важно, однако, заметить, что основой этой замечательной культуры было соответствующее высокое развитие образования и науки, опиравшееся, в свою очередь, не только на индивидуальные свершения ученых, но и на достаточно разработанные организационные формы, на своего рода учебно-научные центры, контуры и судьба которых, при всем историческом своеобразии, напоминают явления нового времени. Особого внимания заслуживает, в частности, развитие в античном мире специальных философских школ, освященных именем Муз и потому называвшихся Мусейонами, этих прообразов университетов нового времени. Но более всего интересна и поучительна их трансформация в поздний эллинистическо-римский период из частных учреждений в государственные институты. Мы полагаем поэтому, что наше обращение к истории античных Мусейонов будет небесполезно в контексте современных дискуссий о судьбах высшего образования, тем более что отечественная историография, в отличие от зарубежной, не может похвастаться богатством исследований на эту тему. В западной историографии мы прежде всего можем опереться на небольшую, но очень содержательную статью немецкого антиковеда Вальтера-Хатто Гросса в известном лексиконе "Der Kleine Pauly". Для более обстоятельных справок полезно обращение к более ранней работе тоже немецкого специалиста Мюллер-Граупы в фундаментальном справочном издании - "Pauly"s Realencyclopaedie der classischen Altertumswissenschaft" .

Наш очерк мы построим по следующему плану. Во-первых, остановимся на общем понятии Мусейона; во-вторых, рассмотрим первые примеры Мусейонов, определившихся в качестве высших философских школ, впрочем, вполне еще частного характера (мы имеем в виду платоновскую Академию и аристотелевский Ликей); в-третьих, постараемся воссоздать облик Александрийского Мусейона как первого в своем роде государственного института научно-учебного назначения.

I. Общее понятие Мусейона

В классической древности каждое место, на котором почитали Муз, называлось "Мусейон" (to Mouseion ). Вершины гор, рощи, гроты, всегда оборудованные алтарем, реже - храмом, были столь типичными Мусейонами, что Плиний Старший обозначает этим словом даже сооружавшиеся в домах искусственные гроты (Nat. hist., XXXVI, 154). Поскольку Музы представляли идею божественного происхождения всякого пения и сказания, мусическое искусство (e mousike ) было существенной частью общего образования. Вследствие этого Мусейонами назывались как вообще жертвопри-ношения при культе Муз и празднества в их честь (Paus., IX, 31, 3), так и специальные школьные праздники (Aeschin., I, 10 - peri Mouseion eu tois didaskaleiois), а в позднем греческом языке так обозначались даже сами школы (Liban. Or.LVIII, 14; LXIV, 112). Платон называет Мусейонами даже учебные книги, а именно сочинения софиста Пола из Акраганта по риторике (Phaedr., p.267 b - mouseia logon).

II. Мусейон как частное сообщество ученых почитателей Муз

Из связи Мусейона как святилища Муз и как учения (или места для учения) объясняются Мусейоны философов - религиозно-ученые сообщества, объединенные общим почитанием Муз . Возможно, первым примером такого философского Мусейона был Союз пифагорейцев в Кротоне (рубеж VI-V вв. до н.э.), если, конечно, доверять имеющейся на этот счет поздней и не совсем надежной традиции (Iamblich. De vita Pythag., 45.170.261.264; ср.: Porphyr. Vita Pythag., 4; Diog. L., VIII, 1, 15.40). Более определенные примеры являет позднеклассическое время (IV в. до н.э.).

Это, прежде всего, Мусейон платоновской Академии, который был в одно и то же время местом культа и научно-исследовательским институтом. Центром школы перипатетиков - Ликея также было святилище Муз. Как в Академии, так и в Ликее совместная жизнь и научные занятия (to symphilosophein) учителей и учеников составляли существо сложившихся там ученых сообществ. Самое же возникновение и дальнейшее существование этих сообществ всецело было обязано инициативе, авторитету и личным средствам мэтров - учредителей и их преемников. Эти два Мусейона - платоновская Академия и аристотелевский Ликей - являют собой сравнительно ранние, но уже хорошо представленные в традиции ученые сообщества частно-правового типа, бывшие одновременно и первыми институционализированными научными учреждениями. Будет полезно познакомиться поближе с их основанием и организацией .

Платон основал свою школу вскоре после первого путешествия в Сицилию и неудачной попытки обратить на путь истины сиракузского тирана Дионисия Старшего, приблизительно в 385 г. до н.э. Школа Платона получила название по месту своего расположения в роще со святилищем древнего аттического героя Академа (в северо-западном предместье Афин, примерно в километре с небольшим от городских стен и Дипилонских ворот). К тому времени здесь уже существовал гимнасий - помещение или, вернее, комплекс помещений, предназначенных для физических и интеллектуальных занятий. Собственно, первоначальным назначением гимнасиев было, как показывает само название (to gymnasion, от корня - "обнаженный"] - физическое упражнение или место для таких упражнений), служить физическому воспитанию свободных людей.

Однако, портики в гимнасиях рано стали излюбленным местом встреч философов и риторов со своими учениками, и это привело к постепенному преобразованию гимнасиев из собственно спортивных школ в общеобразовательные центры (откуда и понятие гимназии в новейшее время), причем нередко они стали обзаводиться специальными залами для лекций и даже библиотеками.

Во времена Платона, во всяком случае, эта метаморфоза стала свершившимся фактом. Древний биограф Платона Диоген Лаэртский оп-ределенно свидетельствует о том, что по возвращении из первого путешествия в Сицилию философ избрал местом своих занятий Академию, "а это, - поясняет Диоген, - гимнасий в роще за городскими стенами (to d esti gymnasion proasteion alsodes)". Новостью здесь, однако, было то, что философ прочно обосновался в Академии: он купил здесь участок земли ("садик" , т.е. часть священной рощи), посвятил его Музам, богиням - покровительницам искусств и наук, и воздвиг в их честь специальное святилище (Mouseion), а кроме того, построил помещение для жилья и крытую галерею для за-нятий с учениками (exedra). Ибо то, что он устроил на этом новом священном участке, было именно училищем (didaskaleion), точнее - высшей философской школой, обладавшей, помимо этого, качествами научной коллегии и религиозного союза (ср.: Diog.L., III, 7. 20; IV, 1, 1; 3, 19; Olympiodor. Vita Plat., p.4 West.).

Как обстояло с правами собственности в этом случае? Был ли Платон единственным и безраздельным собственником участка, посвященного Музам? На этот вопрос не так просто ответить. Напомним, что, согласно популярному преданию (которое не обязательно оспаривать), сиракузский тиран, расставшись с Платоном, уготовил ему тяжкое испытание: по его поручению спартанец Поллид, под присмотром которого Платон возвращался из Сицилии в Грецию, высадил философа на Эгине и, как обычного военнопленного, выставил для продажи в рабство. К счастью для Платона, он тогда уже пользовался известностью и уважением в греческом мире, и один из его почитателей Анникерид из Кирены, находившийся в то время на Эгине, выкупил его из плена и препроводил в Афины. При этом, по одной из версий, излагаемых Диогеном Лаэртским, деньги для выкупа Платона прислал также сицилийский почитатель философа, сородич Дионисия Старшего Дион, "но, - продолжает Диоген свое переложение, - Анникерид не взял их себе, а купил на них Платону садик в Академии" (Diog. L., III, 20).

Чуть раньше в том же параграфе Диоген упоминал о том, что друзья философа в Афинах (oi etairoi) немедленно собрали и отослали Анникериду деньги в возмещение его затрат, "но он их отверг, заявив, что не одни друзья вправе заботиться о Платоне". Нельзя ли предположить, что собранный таким образом и оставшийся не востребованным фонд, куда могли войти пожертвования и местных друзей Платона, и чужеземных его почитателей, и был употреблен на приобретение участка в Академии? Из этого, однако, не обязательно заключать, что Платон не мог быть в таком случае собственником или, если угодно, реальным владельцем священного участка, и что последний был коллективным владением участвовавших в складчине друзей.

Для сравнения укажем на сходный случай с приобретением Ксенофонтом в Скиллунте много времени спустя после возвращения из похода Десяти тысяч большого земельного участка в дополнение к тому имению, которым его наградили спартанцы. Названный участок был приобретен Ксенофонтом на общие деньги греческих наемников, вырученные от продажи добычи; он был посвящен богине Артемиде, но распоряжался им, как своим собственным, сам Ксенофонт, и только он один (см.: Xen. Anab., V, 3, 4-13; Diog. L., II, 51-52; Paus., V, 6, 5-6) .

Впрочем, все эти предположения об обращении собранного друзьями совместного фонда на покупку участка в Академии строятся на очень шатком источниковом основании и потому остаются всего лишь предположениями, не более того. Ничто не мешает считать, что участок был куплен на собственные средства самим Платоном, и что он и являлся его владельцем без всяких околичностей. Но если так и было, то надо подчеркнуть великодушие Платона, сделавшего свое имение общим пристанищем друзей-философов. Конечно, содержание святилища и особенно школы требовало значительных расходов, да и проведение время от времени совместных трапез, сколь бы скромными, по свидетельству древних, они ни были (Athen., I, 7, p.4 e; X, 14, p.419 c-d; XII, 69, p.547 f - 548 a; ср.: Plut. Quaest. conv., VI, prooem.; Aelian. V.h., II, 18), не обходилось вовсе без затрат. Между тем, как это следует из одной (cохранившейся в позднейшей передаче) реплики Дионисия Младшего из его письма к Спевсиппу, Платон, в отличие от своих преемников по руководству Академией, не взыскивал платы с учеников (см.: Diog. L., IV, 1, 2; Athen., VII, 279 e-f; XII, 546 d).

Будучи не только сократиком, но еще и богатым человеком, он мог позволить себе такую роскошь, как, очевидно, и единоличное содержание своего училища.

Во всяком случае, нам ничего не известно - по крайней мере вначале - об обязательных взносах питомцев Академии, что, конечно, не должно исключать возможности получения Платоном всякого рода пожертвований и субсидий от добровольных спонсоров. Помимо названных выше случаев с Анникеридом и Дионом, традиция упоминает еще о даре сиракузского тирана Дионисия (неясно, впрочем, какого - Старшего или Младшего), презентовавшего афинскому философу поистине круглую сумму в 80 талантов (Diog. L., III, 9). Да и позднейшие руководители школы (схолархи) нет-нет да и получали пожертвования от сильных мира сего, которым было лестно прослыть меценатами Академии или иного какого-либо известного научного центра. Так, по свидетельству Плутарха, сиракузянин Дион, живший во время изгнания в Афинах и приобретший здесь загородное имение, перед возвращением в Сицилию подарил его племяннику Платона и будущему схоларху Академии Спевсиппу (Plut. Dion, 17, 2). Позднее, по сообщению Диогена Лаэртского, Александр Великий прислал большой денежный дар третьему схоларху Академии Ксенократу. Впрочем, последний, отличаясь крайней независимостью, "отложил себе 3000 аттических драхм, а ос-тальное отослал обратно, сказавши: "Царю нужно больше - ему больше народу кормить" " (Diog. L., IV, 2, 8, где приводятся и другие примеры, подтверждающие независимый нрав Ксенократа).

Возвращаясь к теме обустройства платоновской Академии, можно высказать предположение, что и основатель школы и последующие схолархи прилагали всяческие усилия к дальнейшему благоустройству и украшению Академии. Известно, например, что преемник Платона Спевсипп - цитируем Диогена Лаэртского - "воздвигнул изваяния Харит в святилище Муз, основанном Платоном в Академии" (Diog. L., IV, 1, 1). Наверное, заботились они и о создании столь нужной для ученых занятий библиотеки. Известно, что Платон собирал книги и тратил подчас большие деньги на приобретение особенно интересовавших его сочинений. Так, из Сицилии он вывез сочинения ценимого им сиракузского мимографа Софрона (Diog. L., III, 18), а Диона просил купить для него за 100 мин у Филолая Кротонского три пифагорейские книги (ibid., III, 9; VIII, 7, 84).

От материального основания Академии обратимся к ее живому составу. Об этом можно судить по перечню учеников Платона, который дается Диогеном Лаэртским в конце биографии философа (III, 46-47).

Приводимый здесь длинный ряд несомненно только наиболее известных учеников Платона может служить указанием на то, что количество слушателей в его школе могло быть весьма значительным, но сказать с определенностью, сколько их было в течение учебного года, невозможно. Кстати, трудно сказать, был ли точно определен срок обучения: одни могли ограничиваться обычными в таких случаях одним-двумя годами, а другие могли заниматься в Академии и более длительное время. Аристотель, например, оставался слушателем Платона 20 лет (Diog. L., V, 1, 9).

Что нам известно в точности - так это характерный, так сказать, космополитический состав слушателей Академии: как раньше у Сократа, так и у Платона они являлись из самых разных уголков греческого мира - из самих Афин, из других городов Балканской Греции, с далеких окраин. Среди них были не только мужчины, но и женщины; последних, впрочем, было немного (по именам известны Аксиофея из Флиунта и Ласфения из Мантинеи). Нам не известно, на каких условиях принимались ученики в школу Платона, но какие-то условия, надо думать, ставились, коль скоро возникала нужда в сплочении этой пестрой группы в спаянную общим духом корпорацию.

Что касается устроения самой жизни в Академии, то здесь также можно высказать одни лишь предположения. Местом жительства Платона и большинства последующих схолархов (известное исключение - Спевсипп) была сама Академия, т.е. какой-то возведенный еще основателем школы жилой дом. Ученики могли жить в городе, а могли и селиться в самой Академии, в каких-то легких специально для того возводимых строениях. Так было, в частности, при Полемоне, четвертом схолархе Академии. По словам Диогена, "жил он затворником в саду Академии, а ученики его селились вокруг, поставив себе хижины (kalybia) близ святилища Муз и крытой галереи" (Diog. L., IV, 3, 19). Из упоминаний у древних авторов (выше приводились ссылки на Афинея, Плутарха и Элиана) можно заключить, что от случая к случаю устраивались общие пирушки, но едва ли можно говорить о регулярном совместном столовании. Скорее, на основании одного пассажа у Диогена Лаэртского (IV, 4, 22), где говорится, что две пары академиков, связанные дружбой и любовью, - Полемон c Кратетом и Крантор с Аркесилаем, - жили порознь, а столовались вместе в доме Крантора, можно заключить о раздельном быте членов Академии.

В остальном и самом главном жизнь в Академии была жизнью сообщества: вместе все посещали занятия, на которых слушали лекции наставников или присутствовали при проводимых ими беседах,

вместе принимали участие в религиозных церемониях, связанных с культом особо чтимых божеств или почитанием памяти основателя школы, чья могила, находившаяся здесь же, в саду Академии, могла быть естественным культовым дополнением к святилищу Муз. Совместным характером, естественно, отличались и те дружеские пирушки, которые свершались в дни празднеств, после свершения жертвоприношений, или по другому какому-либо поводу, на счет схоларха или спонсора или же вскладчину.

Как ученые занятия, так и прочие совместные действия членов Академии определялись правилами, которые при Платоне, возможно, носили менее формальный характер, но при третьем схолархе Ксенократе приобрели вид правильного устава - "законов", послуживших затем образцом для устава, составленного Аристотелем для своей школы (Diog. L., V, 1, 4; Athen., I, 5, p.3 f; V, 2, p.186 b). Воля схоларха была определяющим началом в жизни Академии: и сохранение материального комплекса Академии (жилых и учебных строений, святилища, гробниц, статуй и пр.), и выработка распорядка занятий и церемоний, и составление завещательных распоряжений, касавшихся средств на продолжение деятельности учреждения, - все это было безусловной прерогативой главы школы, совмещавшего в своем лице ученого лидера и верховного администратора.

Также и назначение преемника, т.е. будущего схоларха, поначалу определялось распоряжением главы школы; так, Платон назначил своим преемником Спевсиппа, а тот, в свою очередь, Ксенократа. Однако, уже назначение Ксенократа носило лишь рекомендательный характер и было подтверждено последующим избранием, которое и стало обычным способом замещения должности схоларха. Платоновская Академия являлась ученым, философским содружеством. Светский интерес и светские связи преобладали в этом сообществе, но оно не было лишено и религиозной окраски. Напомним, что Платон приобрел участок для своей школы в священной роще Академа, и что сам этот участок был посвящен Музам, почитание которых было своеобразной религиозной эгидой для нового содружества. Но важным было и почитание самого учредителя этого философского содружества - Платона - по тому, очевидно, типу, по какому обычно практиковалось почитание основателей религиозных сообществ.

У нас есть основания полагать, что ближайшим окружением Платона рано, весьма вероятно, сразу после кончины учителя, стала строиться легенда о его божественном происхождении, которая должна была стать основанием для сложения настоящего посмертного культа великого афинского мудреца.

Сразу после смерти Платона его преемник Спевсипп и относившийся с симпатией к покойному перипатетик Клеарх (из Сол на Кипре) почтили память основателя Академии специальными сочинениями, в которых удостоверяли широкое распространение молвы о мистическом зачатии матерью Платона не от смертного своего мужа, а от бога Аполлона (Diog. L., III, 2). Сходным образом позднее будет разрабатываться версия о божественном происхождении Александра Великого. Но то будет с великим царем и завоевателем, чье обожествление выглядит закономерным этапом в хорошо известном процессе сложения культа удачливых полководцев и политиков начиная с Алки-виада и Лисандра у греков и кончая Юлием Цезарем и другими императорами у римлян. Здесь же прослеживается аналогичная, но другая линия - культа учительского, тянущаяся от Пифагора и Сократа к Христу и его апостолам. Во всяком случае, из учителей человеческих именно к Платону, за его несравненную мудрость, впервые официально было приложено определение божественного (theios), как о том свидетельствовала надпись, высеченная на его надгробии в саду Академии волею схоронивших его там учеников (Diog. L., III, 43).

Ученик Платона, Аристотель основал свою собственную школу в 335 г. Она находилась в северо-восточном предместье Афин, в так называемом Ликее - урочище Аполлона Ликейского, расположенном в полукилометре от городских стен. Здесь были роща и храм, посвященные названному божеству, а также существовавший с незапамятных времен гимнасий. Сооружение последнего одними приписывалось Писистрату (Theopomp. ap. Harpocr. et Suid., s.v. Lykeion = FgrHist 115 F 136), другими - Периклу (Philochor., ibid. = FgrHist 328 F 37). В IV в. этот гимнасий подвергся полной реконструкции, причем заново были сооружены палестра и окружавшие ее портики и разбит сад. Это произошло по инициативе выдающегося государственного деятеля Ликурга, стоявшего во главе финансового ведомства Афин в 338-326 гг., т.е. в то самое время, когда Аристотель открыл здесь свою школу.

Основанная Аристотелем школа, подобно платоновской Академии, получила свое наименование "Ликей" от той местности, где она располагалась. И точно так же, как в первом случае, само это слово пережило античность и в новое время стало использоваться (через латинскую форму Lyceum) для обозначения учебных заведений особого, повышенного типа (классических гимназий во Франции, привилегированных колледжей в старой России и пр.). Но у школы Аристотеля было и другое наименование - "Перипатос", а применительно к состоявшим в ней - "перипатетики", поскольку, особенно на первых порах, пока слушателей было немного, ее основатель имел обыкновение проводить свои занятия, прогуливаясь (peripaton) в крытой галерее, примыкавшей к святилищу Аполлона Ликейского и специально приспособленной для такого времяпровождения (peripatos).

Очевидно, как и Платон, Аристотель приобрел участок земли в районе Ликея и обустроил его для постоянного жительства и ведения занятий с группой учеников. То, что Стагирит был в Афинах чужаком-переселенцем, метеком, не обязательно должно было помешать ему в приобретении земельного участка, поскольку, будучи влиятельным другом македонских царей, он мог получить от афинян награду, которая нередко предоставлялась заслуженным метекам, - право приобретать недвижимость в их городе (egktesiz ges kai oikias). Обустройство школы, во всяком случае, было выполнено по образцу Платонова, ставшего, так сказать, типическим. В деталях мы можем судить об этом на основании подробного завещания Феофраста (Diog. L., V, 2, 51-57), почерпнутого Диогеном Лаэртским из специального сборника завещаний выдающихся перипатетиков, который был составлен тоже перипатетиком Аристоном Кеосским, другом четвертого схоларха в Ликее Ликона (269-225 гг.). Поскольку в приводимом тем же автором завещании самого Аристотеля никаких упоминаний об училище в Ликее нет (см.: ibid., V, 1, 11-16), современные ученые обычно полагают, что школа в Ликее приобрела законченный вид именно стараниями Феофраста. Возможно, так оно и было, однако не исключено, что застройка участка для школы перипатетиков проходила в несколько этапов, поскольку и в завещании Феофраста не раз говорится о восстановлении или завершении тех или иных строений (см.: V, 2, 51-52). Поэтому ничто не мешает допустить, что оборудование школы, если и не во всех частностях, то в главных чертах, первоначально было осуществлено уже самим ее основателем.

Но вернемся к тем данным, что можно извлечь из завещания Феофраста. Как и в Академии, участок для школы в Ликее был посвящен Музам, и соответственно центром его было святилище этих богинь (to mouseion) с особо упоминаемым алтарем (o bomos). К святилищу примыкали портики - главный, служивший прогулочным местом (peripatos), и два других - малый (to stoidion) и нижний (e kato stoa); последний, согласно завещанию Феофраста, должен был быть украшен картинами, изображавшими контуры земли. На участке стояли статуи Аристотеля и его сына Никомаха, а также другие изваяния. По крайней мере часть участка являла собой сад (o kepos), где располагались гробницы погребенных здесь схолархов (в частности, самого Феофраста). К саду со святилищем примыкали различные строения (ai oikiai), предназначенные для проживания схоларха и какой-то части слушателей, для ученых занятий (включая помещения для библиотеки и различных научных коллекций), для разных служб.

Для ухода за святилищем и садом и выполнения различных необходимых работ содержался штат слуг - рабов и вольноотпущенников. В завещании Феофраста упомянуты доверенные слуги Помпил и Фрепт (-а?), которые еще раньше получили вольную, а теперь удостаиваются ценного денежного подарка (2000 драхм) и получают в собственность одну из рабынь, но при этом должны оставаться в Ликее и заботиться о святилище, саде, прогулочной галерее и гробнице хозяина.

Тому же Помпилу как для собственного житья, так, возможно, и для обихода остающихся слушателей оставляется из домашней утвари (ton de oikematikon skeuon) столько, сколько сочтут нужным душеприказчики. Кроме того, из числа отпускаемых на волю рабов двое - Манес и Каллий - получают вольную при условии, что они еще четыре года будут продолжать работать в саду.

Говоря о материальном оснащении школы в Ликее, особо надо отметить библиотеку. Перипатетики проявляли особенную приверженность к книгам, и уже у Аристотеля, по единодушному свидетельству древности, было большое книжное собрание, которое он, перебираясь из Афин в Халкиду, передал вместе со школой Феофрасту. Последний, несомненно, умножил это собрание и, в свою очередь, завещал его Нелею, сыну Кориска (ученика Платона), из Скепсиса, возможно, исходя из того расчета, что тот станет его преемником по руководству школой. Однако новым схолархом стал другой ученик Феофраста - Стратон, а Нелей вместе с завещанными ему книгами вернулся на родину (Strab., XIII, 1, 54, p.608-609; Plut. Sull., 26, 3; Diog. L., V, 2, 52; Athen., I, 4, p.3 a).

О дальнейшей судьбе книжного собрания Аристотеля и Феофраста древние авторы рассказывают по-разному. По одной версии, драгоценную коллекцию купил у Нелея египетский царь Птолемей II Филадельф, который присоединил ее к своей библиотеке в Александрии (Athen., I, 4, p.3 b). По другой, ее приобрел у наследников Нелея (по-видимому, уже в начале I в. до н.э.) большой любитель книг Апелликон с Теоса. Он перевез ее в Афины и использовал для издания неизвестных сочинений Аристотеля. После смерти Апелликона Сулла, завладевший Афинами в 86 г. до н.э., вывез библиотеку Аристотеля и Феофраста в Рим, где грамматик Тираннион привел ее в порядок, после чего перипатетик Андроник Родосский по полученным от Тиранниона копиям осуществил новое издание трудов Стагирита (Strab., XIII, 1, 54, p.609; Plut. Sull., 26, 1-3; Athen., V, 53, p.214 d-e).

Утрата книжного собрания Аристотеля и Феофраста была, конечно, весьма досадной для школы в Ликее, однако она не осталась вовсе без книг. Возглавивший школу после Феофраста Стратон, в свою очередь, составил большую библиотеку, которую завещал вместе с руководством школою своему преемнику Ликону (Diog. L., V, 3, 62). Надо думать, что и последующие схолархи не оставляли заботы по сохранению и умножению библиотеки Ликея.

Что касается внутреннего обихода перипатетиков, то, весьма вероятно, он строился по подобию Академии: совместные занятия и время от времени совместное же проведение праздничных церемоний (в частности, в честь тех же Муз), что сопровождалось обычными в таких случаях коллективными застольями. О практике последних прямо свидетельствует упоминание в завещании Стратона об утвари, покрывалах и чашах для совместной трапезы (to syssition), оставляемых им своему преемнику Ликону (Diog. L., V, 3, 62). Кстати, возможно, именно при Ликоне установилось правило взимать с начинающих слушателей (oi epicheirountes) взносы (ai symbolai) на проведение общих застолий - по 9 оболов, т.е. по полторы драхмы, в месяц; однако слушатели со стажем (oi presbyteroi) были освобождены от таких платежей (Antigon. Caryst. ap. Athen., XII, 69, p.547 e). Где именно жили слушатели Ликея, сказать трудно. Наиболее близкие к схоларху ученики могли проживать вместе с ним в самом Ликее, но большая часть должна была сама искать себе пристанища в городе. Между Ликеем и Академией были, конечно, не только сходства, но и отличия. К числу последних надо, по-видимому, отнести менее выраженное почитание основоположника - Аристотеля, о культе

которого, даже в такой не слишком выраженной форме, как это было у академиков по отношению к Платону, говорить не приходится. Зато к числу сходств надо добавить наличие также и в Ликее устава занятий и общежития, составленного самим основателем школы в подражание уставу Ксенократа. Между прочим, содержался в этих правилах и такой, не слишком понятный пункт, "чтобы каждые десять дней назначать (нового) начальника (archonta(Diog. L., V, 1, 4). Разумееется, под этим последним нельзя понимать руководителя школы - схоларха, поскольку должность последнего обычно была пожизненной. Скорее всего речь шла о неком сменяющемся помощнике схоларха, своего рода старосте, как именно вполне обоснованно и перевел греческий термин М.Л.Гаспаров . Позднее администрация Ликея умножилась: по свидетельству Антигона из Кариста, при Ликоне, помимо старосты-архонта, которого избирали на 30 дней для наблюдения за дисциплиной начинающих учеников (aute en epi tez eukosmias ton epicheirounton), назначались специальные попечители (ieropoios, epimeletes) для заботы о святилище и проведении празднеств в честь Муз (Athen., XII, 69, p.547 e-f).

Школа была собственностью и содержалась самим схолархом. Необходимые для этого средства составлялись, вероятно, за счет гонораров, получаемых мэтром за свое преподавание, а также благодаря пожертвованиям и дарениям различных меценатов. Аристотель, несомненно, получал щедрые вознаграждения за услуги, которые он оказывал македонским царям Филиппу и Александру. Феофраст получал поддержку от утвердившегося позднее в Македонии Кассандра (Diog. L., V, 2, 37) и его ставленника в Афинах Деметрия Фалерского, причем от последнего он получил в собственность какой-то сад (idion kepon, ibid., § 39). Под этим садом можно понимать тот самый участок в Ликее, где обосновалась школа перипатетиков (если держаться той точки зрения, что он не мог быть приобретен в собственность самим Аристотелем, коль скоро тот был метеком), или же, что нам самим кажется более вероятным, какой-то другой участок, который мог быть присоединен к первому, а мог остаться и отдельным имением Феофраста. Позднейшие схолархи также пользовались поддержкою знатных покровителей. Так, Стратон, бывший одно время наставником Птолемея II Филадельфа, получил от того 80 талантов (Diog. L., V, 3, 58), а Ликон пользовался попечением со стороны пергамских царей Эвмена I и Аттала I (ibid., V, 4, 67).

Не подлежит никакому сомнению, что руководители школы в Ликее были богатыми или, по крайней мере, состоятельными людьми. Однако надо подчеркнуть, что, владея и распоряжаясь значительной собственностью, они всегда строго различали ликейский комплекс и прочее свое имение. Первый был как бы условным их владением, он всегда оставался своеобразным майоратом и переходил как целое от одного руководителя школы к другому, тогда как прочие владения могли завещаться схолархами в обычном порядке, т.е. по своему свободному усмотрению, разным близким людям. Так, Феофраст, помимо Ликея, который остается в общем владении его последователей, завещает Меланту и Панкреонту, сыновьям Леонта (судя по именам, своим сородичам) имение на родине, "дома" (oikoi), т.е. в Эресе на Лесбосе, а Каллину - имение в Стагире, и им же отдельно значительные суммы денег: первым двум - по таланту, а Каллину - 3000 драхм (Diog. L., V, 2, 51. 52. 55. 56). Точно так же, помимо Ликея, Стратон завещает Лампириону и Аркесилаю (тоже, по-видимому, своим родичам) имение на родине, т.е. в Лампсаке (ibid., V, 3, 61). Позднее его пре-емник Ликон завещает своим братьям Астианакту и Ликону имение на родине, т.е. в Троаде, а имущество в городе (en astei, т.е. в самом городе Афинах, а никак не в Ликее) и на Эгине - тоже Ликону, но, по-видимому, другому, приходившемуся ему племянником (ibid., V, 4, 70).

Что касается самого Ликея, то его унаследование могло происходить по-разному. Школа могла быть передана схолархом своему преемнику по распоряжению, еще при жизни, или по завещанию. Так, Аристотель передал Ликей Феофрасту в связи с вынужденным своим отъездом из Афин в Халкиду (Diog. L., V, 2, 36), а Стратон оставил школу Ликону по завещанию (ibid., V, 3, 62). Иначе поступили Феофраст и Ликон, которые прямо не назначали себе преемников. Феофраст оставил комплекс Ликея в общее распоряжение своих друзей и учеников. "Сад и прогулочное место и все постройки при том саде, - пишет он в своем завещании, - отдаю тем из названных здесь друзей, которые пожелают и впредь там заниматься науками и философией <...> ; и пусть они ничего себе не оттягивают и не присваивают, а располагают всем сообща, словно храмом (os an ieron koine kektemenois), и живут между собой по-домашнему дружно, по пристойности и справедливости. А быть в той общине (estosan de oi koinonountes) Гиппарху, Нелею, Стратону, Каллину, Демотиму, Демарату, Каллисфену, Меланту, Панкреонту, Никиппу" (ibid., V, 2, 53).

В этом завещательном распоряжении замечательно ясно выраженное восприятие философского содружества как своего рода религиозного сообщества. Однако содержащиеся здесь предупреждения насчет необходимости вести дружный образ жизни наводят на мысль, что не все было гладко в отношениях членов содружества в конце жизни Феофраста. О том же могут свидетельствовать и отказанные по завещанию особые дарения Нелею (книги) и Каллину (имение в Стагире и денежный подарок) - по-видимому, особенно близким Феофрасту людям, ни одного из которых он, однако, не решился назначить своим преемником. Этим новым схолархом станет, очевидно, по воле большинства членов сообщества, Стратон, которого Феофраст хотя и упомянул в числе друзей - восприемников его дела, но не удостоил никакого особого пожалования.

В свою очередь, преемник Стратона Ликон, также оставляя Ликей в общее пользование друзей-философов, прямо предоставит решение вопроса о его преемнике их общей воле. "Прогулочное место, - пишет он в своем завещании, - оставляю тем из моих ближних (ton gnorimon), которые его примут, а они по усмотрению пусть назначат над школою (prostesasthosan d autoi) того, кто сможет быть при работе долго и вести ее широко, остальные же ближние (oi loipoi gnorimoi) будут ему содействовать из любви ко мне и к нашему общему крову" (Diog. L., V, 4, 70).

Мы видим, что при определении нового руководителя Ликея могли использоваться разные способы. В одних случаях это могла быть передача прежним схолархом руководства над школою одному из своих последователей - прямо, что называется, из рук в руки, ввиду собственного вынужденного отхода от дел, как это было в случае с Аристотелем, или же по завещанию, как это сделал Стратон. В других случаях дело оставлялось на усмотрение учеников, которые после смерти старого схоларха выбирали себе нового собственным голосованием. Делалось ли это с молчаливого согласия прежнего схоларха (случай Феофраста) или же по его ясно выраженной воле (завещание Ликона), суть дела не менялась: нового схоларха назначали посредством выборов. Но во всех случаях школа сохранялась как общественное целое, как ученое сообщество со всем необходимым для его деятельности материальным обеспечением (сюда относились земельный участок, различные строения и утварь, библиотека и штат слуг).

Заключая характеристику Мусейона классической поры, выступавшего в роли учебно-научного центра, подчеркнем особенное качество

главы институционализированной таким образом философской школы. Мы видим его выступающим в двух ипостасях: с одной стороны, в качестве собственника обустроенного и содержавшегося им на свои средства заповедного научного комплекса, а с другой - в качестве ученого руководителя, кровно заинтересованного в продолжении начатого им научного дела. Это заставляет нас вспомнить о своеобразии классической древности, где высокий уровень культуры был достигнут без прямого участия государства, усилиями самого гражданского общества (которое, впрочем, в принципе, и совпадало с тем же государством), и где, при отсутствии государственной поддержки высшего образования и фундаментальной науки, успехи в этих областях были обусловлены всецело усилиями и средствами частных лиц.

Однако в чистом виде такая ситуация характерна была именно для классической эпохи, для времени расцвета городов-государств, полисов. В более позднюю эллинистическо-римскую эпоху, когда на авансцену политической жизни вышла территориальная монархия, положение изменилось, и государственная власть взяла на содержание и поставила под свой контроль и высокую науку и образование. Примером может служить Александрийский Мусейон, к характеристике которого мы теперь и обратимся.

1. Учреждение Мусейона в Александрии. Образцом нового типа государственного научно-учебного центра стал Мусейон в Александрии Египетской. Традиция связывает его основание с именем все

того же Деметрия Фалерского, который сыграл заметную роль в развитии школы перипатетиков в Афинах. Известно, что после свержения его правления в Афинах (307 г.) Деметрий некоторое время проживал в Беотии, в Фивах. Но когда, после смерти его покровителя Кассандра (297 г.), ситуация и там стала для него небезопасной, он перебрался в Египет, где нашел приют при дворе Птолемея I. Основатель династии Лагидов высоко оценивал знания и опыт знаменитого афинянина, и тот занял при египетском правителе положение привилегированного советника (Diog.L., V, 5, 78-79; Plut. Reg. et imp. apophthegmata, 189 d). Есть основания думать, что именно Деметрием, по поручению Пто-лемея I, была составлена конституция для пользовавшейся статусом греческого полиса Александрии (ср.: Aelian. V.h., III, 17). И им же - Деметрием Фалерским - была подана египетскому царю мысль об учреждении в его столичном городе нового Мусейона и библиотеки. Свидетельствуют об этом два ученых византийца - хронист Георгий Синкелл (рубеж VIII-IХ вв.) и филолог Иоанн Цец (ХII в.). Приведем их свидетельства полностью.

Георгий Синкелл: "Этот Птолемей Филадельф, собрав отовсюду, так сказать, все книги мира старанием Деметрия Фалерского, третьего законодателя афинян, человека весьма уважаемого у эллинов, а в числе этих книг и писания евреев <...>, учредил в Александрии в 132-ю Олимпиаду (252/1-249/8 гг.) библиотеку, при составлении которой и умер (246 г.). В ней было, по утверждению некоторых, 100 000 книг" (Georgius Syncellus. Ecloga chronographica, p.518 Dind.).

Иоанн Цец: "Тот самый царь Птолемей (т.е. Птолемей Филадельф, о котором упоминалось в предыдущем пассаже), поистине философская и божественная душа, крайний любитель всего прекрасного, и вида, и дела, и слова, когда через посредство Деметрия Фалерского и других почтенных мужей за счет царской казны собрал отовсюду в Александрию множество книг, то поместил их в две библиотеки, из которых во внешней (т.е. в Серапейоне) их насчитывалось 42 800, а в той, что была расположена внутри царских чертогов (т.е. в Мусейоне), - книг сложного состава насчитывалось 400 000, а простых и несложных - 90 000" (Ioannes Tzetzes. Prolegomena de comoedia Graeca, prooemium II) .

Правда, упоминая об инициативах Деметрия Фалерского, оба визан-тийца приписывают основание Александрийской библиотеки - а тем самым и Мусейона - Птолемею II Филадельфу, однако более ранние и авторитетные источники определенно свидетельствуют, что основателем библиотеки был Птолемей I. Плутарх в одном из своих трактатов упоминает о первом Птолемее как об учредителе Мусейона (Non posse suaviter vivi sec. Epic., 13, p.1095 d - Ptolemaios o protos synagagon to mouseion). По существу о том же свидетельствует Ириней Лионский, цитируемый Евсевием Кесарийским: "Еще до римского владычества, когда Азия была во власти македонян, Птолемей, сын Лага, горя желанием украсить основанную им в Александрии библиотеку самыми совершенными произведениями всех народов, попросил у жителей Иерусалима их книги, переведенные на язык эллинов" (Irenaeus ap. Euseb. Hist.eccl., V, 8, 11).

Поскольку таким образом подтверждается устроение Александрийского Мусейона при Птолемее I Сотере, то нет нужды оспоривать причастность к этому делу Деметрия Фалерского, что нередко делается в новейшей литературе как раз на том основании, что в правление Птолемея II, ко времени которого относят основание библиотеки в Александрии цитированные выше византийские авторитеты, места для инициативы Деметрия не могло быть. Второй Птолемей, как известно, был враждебно настроен по отношению к Деметрию, которого он и устранил очень скоро после прихода к власти. Напротив, при Птолемее I инициатива Деметрия Фалерского, о которой говорят византийцы, была и естественна и вероятна.

2. Расположение Мусейона. Где именно в Александрии был расположен Мусейон, - в точности неизвестно; по наиболее вероятному предположению, он находился к юго-западу от Восточной гавани . В любом случае, согласно Страбону, он был составной частью дворцового района в Брухейоне. Приведем полностью соответствующее место из труда древнего географа, поскольку оно важно для понимания не только местоположения, но и устройства Мусейона в Александрии. "Мусейон, - пишет Страбон, - также является частью помещений царских дворцов; он имеет место для прогулок, экседру и большой дом, где находится общая столовая для ученых, состоящих при Мусейоне. Эта коллегия ученых имеет не только общее имущество, но и жреца-правителя Мусейона, который прежде назначался царями, а теперь - Цезарем" (ton de basileion

meros esti kai to Mouseion, echon peripaton kai exedran kai oikon megan, en o to syssition ton metechonton tou Mouseiou philologon andron. esti de te synodo taute kai chremata koina kai iereus o epi to Mouseio tetagmenos tote men yp o ton basileon nyn d ypo Kaisaros) (Strab., XVII, 1, 8, p.793-794).

Итак, главными строениями Мусейона были, согласно Страбону, перипатос, экседра и большой дом, в котором находилась трапезная соучаствующих в Мусейоне мужей-филологов. Таким образом, главным помещением был общий столовый зал для членов Мусейона (о планировке египетских столовых залов интересные подробности сообщает Витрувий, VI, 3, 9). Экседра с одной стороны открывалась на двор с колоннадой; она служила местом для преподавания и диспутов (Vitr., V, 11, 2 - exhedrae spatiosae, habentes sedes, in quibus philosophi, rhetores reliquique, qui studiis delectantur, sedentes disputare possint). Перипатос - обсаженная деревьями аллея под открытым небом - служила прежде всего местом для бесед. Конечно, там был и алтарь для Муз, хотя о нем нигде не упоминается, равно как и помещения для библиотеки, обсерватории и инвентаря, вероятно, даже для экзотических зверей и птиц (ср.: Athen., XIV, 69, p.654 b-c), а также жилые помещения для членов Мусейона, так чтобы им была возможна совместная жизнь и труд. Неясным остается, была ли упомянутая у Каллимаха (Epigr., 2) лесха (levsch) идентична с экседрой или она была самостоятельным строением, а также были ли расположены жилые помещения членов Мусейона непосредственно в нем самом или же в другом месте дворцового района.

3. Организация Александрийского Мусейона. В плане организационном Мусейон был видом синода (synodos, Strab., l.c.), своего рода фиасом Муз (thiasos ton Mouson) под руководством назначавшегося царем жреца (iereus). Последний в надписях именуется также архиереем (archiereus) и эпистатом (epistates) (например, OGIS, 104 - надпись с Делоса II в. до н.э. в честь александрийца Хрисерма, бывшего экcегетом Александрии, главой корпорации врачей и эпистатом Мусейона). Члены Мусейона также назначались царем, который предоставлял в их распоряжение общие средства (koina chremata). Эта особенная роль царей подчеркивает, в противоположность платоновской Академии и школе перипатетиков, ярко выраженный монархический характер интересующего нас института, в чем отчетливо отразились перемены в окружающем мире. Члены Мусейона получали полное содержание (кормление - sitesis, Strab., l.c.; Dio Cass., LXXVII, 7; Athen., I, 41, p.22 d) и твердое жалование (syntaxis basilike, Athen., XI,85, p.493 f - 494 a), о величине

которого едва ли дают правильное представление те 12 талантов в год, которые получал Панарет, ученик Аркесилая (Athen., XII, 77, p.552 c: synegeneto Ptolemaio to Euergete talanta dodeka ton eniauton lambanon). Члены Мусейона пользовались освобождением от налогов и наверное также от других общественных повинностей (OGIS, 714, 4 sq. - ton en to Mouseio seitoumenon atelon). Что касается числа сотрудников Мусейона, то определить его теперь невозможно. При первых Птолемеях, в период расцвета александрийской учености, их количество во всяком случае исчислялось десятками, доходя, возможно, до сотни .

Из аппарата управления Мусейона мы знаем лишь о казначеях (tamiai) и их счетных книгах (ta biblia, en oiz ai anagraphai eisi ton taz syntaxeis lambanonton) (Athen., XI, 85, p.493 f - 494 a); другие необходимые должностные лица, как, например, секретарь (grammateus) и пр., не упоминаются.

4. Ученые занятия в Александрийском Мусейоне. В отличие от Афин, в Александрии на первый план сильнее выступали чисто филологические науки, так что Страбон прямо мог назвать членов Мусейона мужами-филологами (philologoi andres). Однако слава великих библиотекарей, поэтов и филологов, таких, как Зенодот из Эфеса, Каллимах из Кирены, Аристофан из Византия, Аристарх с Самофракии, не может умалить значения Мусейона и как математико-естественнонаучного исследовательского центра непревзойденного в древности уровня. Наряду с универсальными учеными вроде Эратосфена из Кирены, чье измерение окружности Земли составило эпоху в истории науки, славе Мусейона способствовали и поддерживали ее на надлежащей высоте математики и астрономы Конон с Самоса, Аполлоний из Перги, Гиппарх из Никеи, позднее также Созиген, а также медики Герофил из Халкедона и Эрасистрат с Кеоса.

Ученые Мусейона могли посвящать себя совершенно свободно своим научным занятиям. Однако, хотя в источниках об этом выразительно не сообщается, весьма вероятно, что они все, помимо чисто научных занятий, выступали также и с лекциями.

Важной частью научного обихода были также проводившиеся с известной регулярностью диспуты между членами Мусейона. Об их организации свидетельствует неоплатоник Порфирий: "В Александрийском Мусейоне был закон выдвигать темы для исследования и записывать предложенные решения" (en to Mouseio to kata Alexandreiaz nomos en proballesthai zetemata kai tas ginomenas

lyseis anagraphesthai) (Porphyr. Ad Iliad., I, 682 ). В ученых диспутах временами принимали участие и сами египетские цари, подобно тому как позднее это делал Адриан. О "научных подвигах" последнего читаем в его древней биографии: "В Александрии, в Музее он (Адриан) поставил специалистам много во-просов, и на эти поставленные им вопросы сам же ответил" (apud Alexandriam in musio multas qaestiones professoribus proposuit et propositas ipse dissolvit) (SHA. Ael. Spart. Hadrian., 20, 2).

Все же свобода ученых сотрудников Александрийского Мусейона не была абсолютной. Конечно, они зависели от тех, кто их содержал, - от египетских царей, а позднее от римских императоров. Сходство их зависимого положения с жизнью содержащихся в клетках дорогих певчих птиц бросалась в глаза уже в древности. "Силлограф Тимон Флиунтский, - свидетельствует Афиней, - где-то называет Мусейон корзинкой, насмехаясь над содержавшимися в нем философами, потому что они питаются там, словно в какой-нибудь клетке, подобно дорогим птицам:

Народу много кормится в Египте многолюдном, Книгомарателей, ведущих вечно споры В корзинке Муз"

(Athen., I, 41, p.22 d).

5. Судьба Александрийского Мусейона. Высший расцвет Мусейона падает на раннюю пору при Птолемеях II и III (годы правления соответственно 282-246 и 246-222). При Птолемее VIII Эвергете II (170-116) обозначается глубокий спад: преследование царем друзей его брата Птолемея Филометора побудило всех именитых ученых к бегству в Пергам, на Родос, в Афины и другие места (Athen., IV, 83, p.184 b-c; ср.: Iustin., XXXVIII, 8, 2 sqq.). Царь даже назначил тогда главой библиотеки одного из своих офицеров Кидаса (POxy, X, 1241). Но даже и после приглашения новых членов Мусейон не достигал более прежнего значения.

Со времени Августа заботу о Мусейоне приняли на себя римские императоры, правда, подчас несколько своеобразным способом; так, например, Клавдий основал собственный, второй Мусейон (Suet. Claud., 42, 2). В раннее императорское время, как кажется, особенно процветали филологические занятия, представленные, к примеру, такими учеными, как Феон, Трифон, Апион. Адриан, по всей видимости,

предоставлял членство в Мусейоне как расхожую милость . Но даже и во II в. в Мусейоне еще были именитые ученые, как, например, филологи Аполлоний Дискол, Гарпократион и Гефестион, математик Менелай, врач Соран, астроном и географ Клавдий Птолемей.

Общий кризис, охвативший Римскую империю в III в., не обошел стороною и центр александрийской учености. Мусейон сильно пострадал при Каракалле, который в 216 г. отдал Александрию на разграбление своим солдатам (Dio Cass., LXXVII, 22), однако еще в середине III в. там преподавал такой крупный математик, как Диофант. Во время смут при Аврелиане, в 269/270 или 273 г., главные здания Мусейона (в Брухейоне) были разрушены (Amm., XXII, 16, 15 sqq.), однако преподавание (по-видимому, в Серапейоне) продолжалось. Главное значение Мусейона для будущего состояло тогда в его косвенном воздействии на учителей христианской церкви в Александрии. Остававшаяся во все времена языческой, эта ученая школа погибла окончательно при Феодосии I, вследствие его распоряжений о запрещении языческих культов и разрушении языческих святилищ. Тогда александрийские христиане разгромили Серапейон, на руинах которого они воздвигли свою церковь (391 г.). Последним известным по имени членом Мусейона был Феон, отец Гипатии, погибшей в 415 г. С гибелью Александрийского Мусейона практически пресеклась античная традиция научно-учебных центров с таким наименованием. Наследники имени, музеи нового времени служат иному назначению - сохранению художественных, литературных или научных коллекций, не исключающему, впрочем, естественно сопряженных с этим известных научных занятий.

Gross, Walter Hatto. Museion (Mouseion, Museum) // Der Kleine Pauly, Bd.3, Munchen, (1975) 1979, S.1482-1485.
()

Muller-Graupa. Mouseion 1 // RE, Bd.XVI, HbBd.31, 1933, S.797-821.
()

Об особом почитании философами Муз см.: Boyance P. Le culte des Muses chez les philosophes grecs (Bibliotheque des Ecoles francaises d"Atenes et de Rome, T.141). Paris, 1937.
()

О философских сообществах у древних греков см. соответствующий раздел в старой, но до сих пор полезной книге Эрика Цибарта: Ziebarth E. Das griechische Vereinswesen. Leipzig, 1896, S.69-74. Специально этому сюжету посвящена наша работа: Фролов Э.Д. Философские содружества в Античной Греции как вид альтернативных социальных сообществ // AKA?HM?IA. Материалы и исследования по истории платонизма. Вып.2, СПб., 2000. С.111-149. Далее, в разделах об Академии и Ликее, мы опираемся на текст этой нашей статьи.
()

О платоновской Академии, помимо общих трудов по истории греческой философии и работ о Платоне, см. также специальные исследования: Шофман А.С. Академия Платона // Древний мир и средние века: история, историческая мысль. Уфа, 1993. С.3-11; Schuhl P.M. Platon et l"activite politique de l"Academie // Revue des Etudes Grecques, T.59-60, 1946-1947. P.46-53.
()

Подробнее по этому поводу см. в нашей статье: Фролов Э.Д. Жизнь и деятельность Ксенофонта // Уч. зап. Лен. гос. ун-та. № 251. Cер. ист. наук. Bып.28. 1958. C.66-68.
()

О школе Аристотеля см.: Moreau J. Aristote et son ecole. Paris, 1962.
()

О реконструкции Ликургом Ликея см.: Plut. Vitae X or. Lycurg., p.841 c-d; Decreta, III, p.852 = Ditt. Syll., I, N 326. О деятельности Ликурга Афинского см. также: Латышев В.В. Очерк греческих древностей, Ч.I, Изд.3-е. СПб. 1897. С.191-192; Colin G. Note sur l"administration financiere de l"orateur Lycurgue // Revue des Etudes Anciennes. T.XXX. 1928. N 3. P.189-200; Gartner H. Lykurgos 10 // Der Kleine Pauly. Bd.3. (1975) 1979. S.825-826.
()

Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов / Пер. М.Л.Гаспарова. М., 1979. C.206.
()

Для истории Александрийского Мусейона и тесно связанной с ним библиотеки, помимо названных выше статей Мюллер-Граупы и В.Х.Гросса, см. также: Деревицкий А.Н. О начале историко-литературных занятий в древней Греции. Харьков, 1891. C.41-104 (гл. II - "Музей и библиотека Лагидов в Александрии"); Боннар А. Греческая цивилизация, т.III. Пер. с франц. Е.Н.Елеонской. М., 1962. C. 234-248 (гл. ХI - "Царство книг. Александрия. Библиотека и Мусейон"); Чистяков Г.П. Эллинистический Мусейон (Александрия, Пергам, Антиохия) // Эллинизм: восток и запад / Под ред. Е.С.Голубцовой. М., 1992. C.298-315; Rostovtseff M. Histoire economique et sociale du Monde Hellenistique . Traduit de l"anglais par O.Demagne. Paris, 1989. P.772-773. 778-779; Fraser P.M. Ptolemaic Alexandria, Vol.I. Oxford, 1972. P.305-335 (ch.VI - "Ptolemaic Patronage: the Mouseion and Library"); Preaux C. Le Monde Hellenistique. La Grece et l"Orient (323-146 av. J.-C.). T.I, Paris, (1978) 1989. P.230-238 (раздел "Les instituts de recherche").
()

Относительно того, что понимать под упомянутыми у Цеца "книгами сложного состава" и "книгами простыми и несложными" см.: Деревицкий А.Н. О начале историко-литературных занятий в древней Греции. C.99-103.
()

Helck H.-W. Alexandreia // Der Kleine Pauly. Bd.I. S.244.
()

Muller-Graupa. Museion, S.809.
()

Подробности: Ibid., S.817.

И.И. Вегеря, 2007

Музейон как идея коллективного творчества.

Идея совместных научных занятий ученых мужей, проживающих под одной крышей, не была впервые реализована в стенах Александрийского Музейона. Задолго до III в. до н.э. совместные научные исследования практиковались в братстве Пифагора, который, возможно, воспринял эту идею от египетских жрецов, которыми был посвящен в самые сокровенные тайны богов. Музейонами именовались и дома пифагорейского братства.

Одним из наиболее ярких проявлений реализации идеи постижения истины как коллективного творчества явилась форма философских диалогов, запечатленная в устных беседах Сократа и произведениях Платона, а также иных философов этого времени. Собственно, сама форма научного трактата как диалога (с участием двух и более собеседников) отчасти указывала на методологическую ограниченность постижения (и как следствие - изложения) истины путем получения (и далее - передачи) суммы готовых знаний (откровения) из любого сколь угодно авторитетного внешнего источника, равно как и опоры на микрокосм как исключительную основу изучения мироздания («познай себя»).

Эта методология уже в форме реальных научных изысканий была реализована учениками Платона Феофрастом иАристотелем. Весьма точным здесь представляется наблюдение Боннара, который пишет в своей «Истории эллинизма »: «История животных» Аристотеля достигла всем известных результатов только благодаря многочисленным совместным трудам. Да и в другой области: прежде чем написать свою «Политику», Аристотель предпринял широкий опрос мнений относительно государственного устройства. Опрос, который был распространен на сто пятьдесят восемь городов. Древние еще читали эти сто пятьдесят восемь работ, из которых самая важная — «Государственное устройство Афин» — была найдена в конце XIX века. Все эти работы были созданы не одним только Аристотелем лично. Большинство из них являлось произведениями учеников и друзей, воспитанных Аристотелем».

Далее Стагирита пошел Феофраст, который, сменив Аристотеля на посту руководителя школы, основал при святилище муз, где, как следует из завещания Феофраста, занимались «науками и философией» и жили «между собой по-домашнему и дружно» около десятка философов-перипатетиков. С устройством этой научной общины, вне всякого сомнения, был хорошо знаком близкий друг Феофраста , который в пору своего правления в подарил Феофрасту и сад, и само строение, которое прежде не было собственностью ни Аристотеля, ни Феофраста - а оказавшись в в Египте при дворе использовал опыт своих учителей при создании Александрийского Музейона.

Основание Музейона в Александрии.

Можно смело говорить о том, что необходимостьоснования Музейона была предопределена еще в момент основании города Александром Македонским в 332/1 г. до н.э. И дело здесь не столько в пророчестве, согласно которого городу надлежало весьма прославиться, в том числе и словесными науками - но в могучем первоначальном импульсе, который был дан Александром, учредившем город своего имени на пустынном египетском берегу.

Выбор указанной пары философов-перипатетиков едва ли диктовался исключительно их близостью к Ликею. Хотя царю Египта, конечно, было немаловажно, что указанные мужи, призванные, в том числе, быть воспитателями подрастающих наследников престола, принадлежали к школе Аристотеля, благодаря чему и сам мог причислить себя к прямым последователям Филиппа и Александра Македонских.

Безусловно, пара названных мужей естественным образом дополняла друг друга. Деметрий Фалерский обладал бесценным опытом успешного десятилетнего управления Афинами - крупнейшего культурного и торгового центра Греции; он также был незаменим как ведущий теоретик и практик в области законодательства, как один из самых искусных ораторов своего времени. Само провидение, казалось, позаботилось о том, чтобы в его лице Птолемей Сотер имел мудрого и верного советника промакедонской ориентации.

Гораздо менее Деметрий был известен как оригинальный философ - но таковым, вне всяких сомнений, являлся , который был, пожалуй наиболее яркой личностью Ликея того времени после Феофраста. К тому же, Деметрий с 307 г. до н.э. проживал изгнанником в Беотии - тогда как Стратон был отлично осведомлен о современном положении дел в и .

Итак, в 298/7 г. до н.э. и Стратон Физик оказываются в , одновременно вступив в должности воспитателей сыновей Птолемея Сотера. При этом следует отметить, что воспитаннику Деметрия к тому времени уже исполнилось около 22 лет, что само собой предполагало, что Деметрий будет заниматься не столько образованием и воспитанием старшего из наследников - но попытается, по мере сил, несколько утихомирить буйный нрав , который в то время виделся (в том числе и ), пожалуй, более реальной кандидатурой на египетский престол, нежели 12-летний мальчик . Это обстоятельство, очевидно, делало Деметрия Фалерского фигурой менее обремененной функциями воспитателя, нежели Стратон, и гораздо более влияющей на политику государства в качестве ближайшего советника Птолемея Сотера. К тому же, видимо, в 295 г. до н.э. из политических соображений был заключен брак Керавна с одной из дочерей Лизимаха , что либо полностью освободило Деметрия от обязанностей воспитателя, либо свело их к пустой формальности. При этом осознав, по-видимому, собственную педагогическую неудачу (что вовсе не означало плохого отношения Деметрия к своему воспитаннику) да и осмотревшись за пару лет на чужбине, Деметрий приходит к выводу о необходимости создания более прочного фундамента греческой культуры в Египте. Вместе со Деметрий предлагает Птолемею Сотеру организовать в Музейон, основные функции которого состояли бы в проведение научных исследований, а также обеспечении самого высокого уровня образования наследникам престола и подрастающей элите Египта.

Устройство Александрийского Музейона.

Несмотря на повсеместную известность Александрийского Музейона в эллинистическом мире, до нашего времени дошли весьма скупые сведения об архитектурном и организационном устройстве этого научно-образовательного учреждения. По-видимому, описывать столь славное святилище муз, которое, думалось, будет стоять до конца времен, представлялось писателям античности делом достаточно неблагодарным. Одно из наиболее подробных описаний, которое тем не менее чрезвычайно скупо, принадлежит довольно позднему автору Страбону, писавшему на рубеже новой эры: «Мусей также является частью помещений царских дворцов; он имеет место для прогулок, «экседру» и большой дом, где находится общая столовая для ученых, состоящих при Мусее. Эта коллегия ученых имеет не только общее имущество, но и жреца - правителя Мусея, который прежде назначался царями, а теперь - Цезарем» .

Также известно, что во времена при Музейоне появились обсерватория, анатомический театр, зоопарк и ботанический сад. Однако, изначальным и структурообразующим ядром Музейона, безусловно, являлись место для прогулок, общения и научных бесед - «экседра», а также комплекс служебных и бытовых помещений, состоящих из общей столовой, спальных комнат, залов для научных и учебных занятий - которые объединяли ученых с самыми разными интересами в единый коллектив с общей целью изучения и пропаганды традиций эллинистической культуры.

При этом, несмотря на всю кажущуюся близость к устройству афинского , который также имел сад, крытую галерею для прогулок - «перипатос», строение для совместного проживания и трапезы философов, владеющих также и общей собственностью - Александрийский Музейон вовсе не был более масштабной и богатой его копией. Два эти святилища муз имели довольно существенные различия, которые вовсе не сводились к щедрому финансированию Музейона правителями Египта и, как следствие этого, якобы явной «ангажированности» ученого сообщества, по поводу которого Тимон Флиунтский, страстью которого было давать достаточно меткие и чрезвычайно едкие характеристики самым выдающимся людям своей эпохи, писал:

«Народу много кормится в Египте многолюдном,
Книгомарателей, ведущих вечно споры
В корзинке Муз». (Athen., I, 41, p. 22 d).

Отличия от обозначились уже на самой ранней стадии организации Александрийского Музейона. Как известно, святилище муз в Афинах было образовано на базе функционирующего в течении долгих лет Ликея - школы, которая в из рядов собственных учеников выдвигала бедующих преподавателей Ликея; из их числа образовался и тот небольшой круг философов, которые в дальнейшем составили братство Музейона в . При этом весьма показательными представляется количественное соотношения слушателей Ликея и членов ученого сообщества при святилище муз, которое можно свести к следующим ориентировочным цифрам: 2000 учеников Ликея и 10 ученых мужей при святилище муз .

Совершенно противоположную картину мы видим в . Во-первых, здесь нет сложившейся школы, нет традиции, нет тысяч жаждущих учеников, которые поддерживают учителей и школу материально (внося плату за обучение), морально (проявляя чрезвычайный интерес к учению и учителям) и кадрово (переходя из разряда учеников в разряд ученых мужей). По большому счету, в Александрииесть всего два ученика (а может быть, даже только один), ради которых царь Египта готов идти на любые траты. По большому счету, здесь имеется лишь двое (ну, может быть, восемь или десять) ученых мужей, уровень культуры и знаний которых соответствуют уровню лучших умов Греции.

Конечно, школа из двух учеников и двух преподавателей существовать не может - о чем и говорят и своему покровителю Птолемею Сотеру. Для получения полноценного образования нужен определенный круг единомышленников как ученикам, так и учителям - только в этом случае образование может приносить реальные плоды, а не вырождаться в сухие листья гербария. Поэтому к ученикам Музейона предлагается причислить ближайших друзей наследников престола, которые составят затем элиту страны - эта идея совершенно очевидна и близка Птолемею Сотеру, который сам вышел из ближайшего окружения Александра.

Но если даже количество учеников Александрийского Музейона могло на первых порах составлять от двух до трех десятков отпрысков высокопоставленных вельмож птолемеевского двора - Музейон не становился от этого научно-образовательным заведением, которое традиционно формировалось из числа сторонниковлишь одного учения, создателем и носителем которого, как правило, был сам основатель школы, обладающий непререкаемым авторитетом для всех членов сообщества независимо от их возраста, заслуг и положения в иерархической структуре. Целью любого подобного организма являлось, в конечном счете, поддержание и воспроизводство устоявшейся традиции, что в равной степени относилось и к сложившемуся уклада в быту, и к неукоснительному следованию главным положениям учения основателя школы, которому, как правило, еще при жизни ставился памятник и воздавались почести наравне с музами, покровительницами наук и искусств. Всякий, кто не готов был принять существующего порядка, либо уходил в наученье к другому наставнику, либо создавал собственную школу, которая, проповедуя уже иное мировоззрение, перенимала, однако, прежние приемы и методы организации и функционирования под новой крышей или сенью иных дерев.

В отличие от подобных традиционных научно-образовательных сообществ единомышленников, каковыми являлись Академия, а позднее Сад Эпикура и Стоя Зенона, Александрийский Музейон изначально создавался вовсе не из сторонников какой-либо определенной философской школы, прошедших длительную выучку у основателя учения - но из числа давно сформировавшихся ученых мужей, которые исповедовали порою совершенно противоположные мировоззрения.

Кроме того, сообщество александрийских ученых мужей (которое до момента основания Музейона даже и не было сообществом - но придворной группой в разной степени ярких и самобытных личностей) вовсе не имело достаточного (по меркам ) авторитета, который позволил бы Александрийскому Музейону иметь статус, соответствующий положению и амбициям его высокого покровителя . Это объяснялось тем, что лучшие философы своего времени, как уже отмечалось выше, не выказали желания переселяться в , имея к тому достаточно веские основания. Собственно, такое положение, по видимому, и давало основания Тимону Флиунтскому, который сам впоследствии сотрудничал с александрийскими учеными, называть на первых порах Александрийский Музейон «курятником муз».

Этому весьма способствовали исключительное внимание и забота первых Птолемеев о своем детище. Известно, что члены Музейона состояли на полном государственном обеспечении; кроме того они получали весьма солидное жалование . Помимо этого ученые мужи освобождались от налогов и других общественных повинностей. Но наиболее ценным являлось то, что Музейон обладал исключительно богатой материально-технической базой для ведения научных исследований.

Впрочем, все эти успехи едва ли были возможны без умелой кадровой политики, которая в первые годы работы, по-видимому, находилась в ведении основателей Музейона - и . Высокий авторитет и широкий кругозор основателей Музейона позволил привлечь к работе в Александрии именно тех исследователей, которые впоследствии составили славу всей эллинистической науки. По-видимому, на первых порах существовало некоторое разделение сфер влияния: Деметрий Фалерский, должно быть, курировал вопросы гуманитарных исследований, Стратон - был более влиятелен в вопросах естественных наук. Впрочем, здесь едва ли существовало четкое размежевание - поскольку и сами науки еще не имели четко очерченных границ. Многие ученые мужи занимались исследованиями в самых различных областях знаний, зачастую являясь еще и неплохими литераторами. По сути, любое серьезное исследование того времени являлось междисциплинарным, пограничным. Поэтому нет ничего удивительного в том, что одним из первых, кто был приглашен гуманитарием Деметрием Фалерским в , являлся математик Евклид.

Собственно, и интересы самого Деметрия Фалерского едва ли лежали исключительно в области гуманитарных наук. Во всяком случае, в период своего десятилетнего правления в Деметрий огромное внимание уделял городскому строительству, что, конечно же, предполагало и определенный уровень интереса к геометрии. Кроме того, известно, что отнюдь не был чужд влечению к техническим новшествам. Во всяком случае, мы можем с достаточной степенью уверенности предполагать, что возглавлявшая одну из процессий, устраиваемых Деметрием Фалерским в Афинах, самодвижущаяся улитка, по поводу которой так любят язвить некоторые древние и современные историки , является ни чем иным как прообразом современной поливальной машины .

По-видимому, и в Александрийском Музейоне Деметрий Фалерский покровительствовал не только представителям филологических наук. Хотя в первые годы функционирования Музейона лингвистика, конечно же, требовала более пристального внимания, нежели все прочие направленья исследований, что обуславливалось тем, что именно формирование библиотечного фонда закладывало основу всех грядущих успехов александрийской науки.

Впрочем, ученые занятия, были весьма важным, но не единственным направлением деятельности Музейона. В обязанности ученых мужей входило также чтение лекций, участие в диспутах и состязаниях поэтов.

Педагогическое направление деятельности Александрийского Музейона, вероятно, существенно отличалось от деятельности афинского . И отличие это заключалось не только в более широкой программе, которая не обязана была следовать исключительно тому философскому направлению, основателем или приверженцем которого являлся глава учебного заведения. Главная особенность Александрийского Музейона состояла виндивидуальном подходе к обучению, который едва ли в полной мере мог быть реализован в , число слушателей которого в период правления составлял около 2 тысяч при 20 тысячах свободных граждан, насчитывавшихся в те годы в . При этом, как уже отмечалось, община ученых мужей Ликея не превышала 10 - 20 человек.

Совершенно противоположная картина наблюдалась в Александрийском Музейоне. Будучи учебным заведением, открытым исключительно для членов царской семьи и их ближайших друзей, Музейон в первые годы своей работы едва ли насчитывал на своих учебных скамьях более 20 - 30 учеников . Число же ученых мужей Музейона доходило до 50 или даже 100 человек. Это, конечно, во многом предопределяло качество получаемого образования. Ученики, которые не только слушали лекций, но участвовали также в лабораторных работах и научных исследованиях своих учителей, являлись, скорее, коллегами преподавателей, нежели школярами, обязанными выучить свой урок от сих и до сих.

Впрочем, и качество самих лекций, было по-видимому, необычайно высоким. Да и как оно могло быть иным, если свои лекции члены Музейона читали наследникам престола, будущим царям? К сожалению, мы не можем судить об этом с абсолютной уверенность - но, вероятно, некоторые лекции преподавателей впоследствии составляли отдельные части их исследований или даже целые книги. Полагаю, одним из таких дошедших до нас научно-учебных пособий можно считать «Начала» Евклида . Другим - книгу Деметрия Фалерского , которая первоначально представляла из себя, по видимому, цикл лекций прочитанных в Александрийском Музейоне. Вероятно, к тому же жанру следует отнести и некоторые иные тексты Евклида и Деметрия Фалерского, равно как и , а также других членов Александрийского Музейона.

Столь высокий уровень образования предопределил и еще одну форму научно-практической деятельности Музейона - а именно, диспуты, участие в которых принимали не только ученые мужи, но также их ученики и члены царской фамилии. О том, что такие мероприятия носили регулярный характер свидетельствует неоплатоник Порфирий: «В Александрийском Мусейоне был закон выдвигать темы для исследования и записывать предложенные решения» (Porphyr. Ad Iliad., I, 682 ) . По-видимому, такие диспуты имели, если не решающий, то во всяком случае рекомендательный характер при решении достаточно важных вопросов - например, о необходимости строительства или .

Наиболее полное свидетельство об участии в таких диспутах мы находим в « », которое весьма подробно описывает именно содержательную часть семидневного философского пира у с участием иудейских мудрецов, греческих философов, ученых мужей Музейона и членов царского двора. ( , 187 - 294). Конечно, указанное событие из-за своего чрезвычайно специфического характера не имело формы строго диспута - но описание Аристея хотя бы отчасти дает представление о возможном круге поднимаемых на подобных собраниях вопросов, глубине и тщательности их обсуждения.

Научные достижения.

Силы, средства, душа и знания, вложенные основателями и покровителями Музейона в свое детище, конечно, дали весьма богатые плоды.

Филологические науки и поэзия.

Наиболее ранними, пожалуй, оказались всходы филологических наук. Этому весьма способствовали потребности Александрийской Библиотеки, при формировании книжного фонда которой требовалось проводить огромную работу по оценке достоверности, классификации и копированию книжных свитков. При этом еще была начата работа по идентификации и текстуальной критике гомеровских поэм, что дает все основания к тому, чтобы считать основателя и Музейона также иродоначальником научного литературоведения. Именно на основании собранных Деметрием Фалерским гомеровских текстов, а также его критических работ «Об Илиаде» , «Об Одиссее», «Знаток Гомера» , Зенодот Эфесский, следующий за Деметрием руководитель Александрийской Библиотеки, предпринял первую попытку критического издания текстов Гомера.

Работы по изучению текстов Гомера продолжались и после Зенодота; наиболее яркие представители этого направления в литературоведении - Аристофан Византийский и Аристарх Самофракийский, усилиями которых было осуществлено издание нового критического текста гомеровских поэм. Возможно, им же принадлежит знаменитый «Александрийский канон», определяющий список образцовых греческих писателей. Еще ранее третьим библиотекарем Каллимахом, ученым и поэтом, был составлен первый каталог Библиотеки - «Таблицы» в 120 книгах-свитках.

Весьма плодовиты были и александрийские литераторы, среди которых выделялись Сотад, Каллимах, Феокрит. Возникло совершенно новое течение в поэзии - александризм, который при всей своей манерности, искусственности и эклектизме оставался наиболее заметным явлением своего времени.

Во второй половине III в. до н.э. Аполлонием Родосским была создана знаменитая «Аргонавтика» и ряд других эпических поэм. Из числа многочисленных драматургов, творивших при дворе Птолемеев, следует выделить Филемона, занимающего второе место в списке авторов новой комедии.

К александрийским историкам, прежде всего, следует отнести, конечно самого , описавшего историю своего правленья в , , оставившего, пожалуй, наиболее правдивое повествование о походах Александра Македонского, на которое впоследствии опирался Арриан, а также Гекатея Абдерского, сопровождавшего Александра Великого в его походе.

Безусловным достижением александрийской исторической науки является «История Египта» египетского жреца а , советника Птолемея I Сотера, написанная по-гречески и охватывающая период от мифической доисторической эпохи до IV в. до н. э. с введением деление истории Египта на30 династий.

Совершенно исключительным событием была работа над первой переводной книгой, каковой стал Закон иудеев, переведенные в 285 г. до н.э. с иврита на греческий 72-мя толковниками. При этом Деметрием Фалерским, который выступал инициатором и редактором , по-видимому, были разработаны и применены на практике основы теории перевода.

Математика.

Не меньшую, а быть может, даже большую известность в сравнении с поэтами и филологами имели представители точных наук Александрийского Музейона. Одним из первых для работы в был приглашен Евклид. Он же ранее прочих приобрел известность и признание своими исследованиями в области математики. Его работами интересовался даже Птолемей I Сотер, на вопрос которого, нельзя ли все это изложить более доступным образом, ученый согласно легенде ответил, что в науке царского пути нет. Наиболее известным трудом Евклида являются «Начала» в 15 книгах, в которых изложены основы античной математики, элементарной геометрии, теории чисел, общей теории отношений и метода определения площадей и объемов, включавшего элементы теории пределов. Другой его труд - «Данные» - посвящен проблемам геометрического анализа.

Однако, сфера интересов Евклида была гораздо шире. Ему принадлежат фундаментальные исследования «Оптика» и «Диоптрика». Известны также его работы по астрономии (« Элементы астрономии»), а также по теории музыки («Сечения канона») . Труды Евклида, прежде всего математические, оказали огромное влияниена развитие этой науки. Его «Начала» использовались в качестве учебника геометрии не только на протяжении всей античности, но служили еще в XIX в.

Наиболее известными учеником Евклида был Аполлоний Пергский, который в труде «Конические сечения» исследовал взаимосвязь окружности, эллипса, параболы и гиперболы. Для объединения видимого движения планет построил теорию эпициклов.

Не только выдающимся механиком - но и геометром был знаменитый Архимед. Представителем математической науки также являлась и последний руководитель Александрийского Музейона Ипатия, дочь математика Теона Александрийского.

Астрономия .

Также математиком былученик и Евклида Аристарх Самосский (кон. 4 в. — 1-я пол. 3 в. до н. э.) , гораздо более известный своими исследованиями в области астрономии. Именно Аристарх первым высказал идею гелиоцентризма, дошедшую до нас в изложении Архимеда, который писал сиракузскому тирану Гелону II : «Вы знаете, что Вселенная - имя, данное большинством астрономов сфере, чей центр - Земля и чей радиус равен расстоянию между центром Солнца и центром Земли. Это, как вы слышали от астрономов, общепринято. Но Аристарх Самосский выпустил книгу, в которой содержится ряд гипотез, из них следует, что Вселенная во много раз больше, чем было сказано выше. Его гипотезы состоят в том, что звезды и Солнце неподвижны, а Земля вращается вокруг Солнца по окружности, что Солнце лежит в середине орбиты, что сфера неподвижных звезд, расположенная вокруг того же центра., т.е. Солнца, так велика, что круг, по которому, как он думает, движется Земля находится в такой же пропорции к расстоянию до неподвижных звезд, как центр сферы относится к ее поверхности» .

Таким образом, еще в первой половине III века до н.э., в царствование была высказана гипотеза, о которой знал и которую повторил спустя 18 веков Коперник . Также Аристархом была высказана идея о практически бесконечных размерах Вселенной, что в пределах его гелиоцентрической гипотезы требовалось для объяснения отсутствия видимого перемещения звезд по небесному своду.

Однако, идеи Аристарха не были приняты не только вследствие религиозныхпредрассудков (Аристарха даже обвиняли в безбожии) и обыденного человеческого опыта, но также - из-за некоторых ошибок в его теории. Гипотеза Аристарха мало согласовывалась с реальными наблюдениями, согласно которым при движения планет наблюдались неравномерность, остановки и даже попятное движение их по небосводу, что, конечно же невозможно при круговых орбитах планет. Но критики Аристарха, наиболее известным из которых являлся Гиппарх,пошли не по пути уточнения реальных орбит планет (которые являются не круговыми, а эллиптическими) - а вернулись к геоцентрической модели вселенной.

Аристархом Самосским были допущены и другие ошибки - в частности, им были неверно исчислены размеры Луны и Солнца, а также расстояния от Земли до этих светил. Эти ошибки, впрочем, вызванные погрешностями при наблюдении, носили количественный, а не качественный характер.

Главные достижения астрономии после Аристарха Самосского были связаны, в основном с началом регулярных астрономических наблюдений. Так, Гиппарх описал более восьмисот пятидесяти неподвижных звезд и открыл прецессию равноденствий. Также был высказан ряд остроумных гипотез в рамках геоцентрической системы (в частности, система эпициклов), которые призваны были объяснить небесные явления, которые не согласовывались с теорией Аристарха. Но в целом, с конца II века до нашей эры, происходит деградация астрономии как науки - вследствие чего наблюдается даже возврат к мысли о плоской форме земли.

Возврат же к его идеям Аристарха Самосского осуществляется лишь 18 веков спустя.

География .

Поход Александра Великого в Индию знаменовал также и начало эпохи великих географических исследований и открытий. Этому весьма способствовало знакомство с новыми землями и ранее неизвестными грекам народами. Собственно, и сам Александр, вдохновленный не только политическими, культурологическими - но и географическими идеями своего учителя Аристотеля, являлся великим землепроходцем, и намеревался, найдя в Индии истоки Нила, возвратиться вдоль этой великой реки на берег Средиземного моря. Частью этого проекта являлась морская экспедиция Неарха между устьями Инда и Ефрата.

Географические экспедиции были продолжены и в птомеевском Египте. Путешественник Гиппал в царствование совершил несколько морских путешествий в Индию из порта Береника, основанного на берегу Красного моря. При этом он не только открыл морской путь в Индию, но и обнаружил возможность использования сезонных ветров - муссонов для облегчения путешествий к берегам Индии и обратно.

Огромное значение имели также открытия Пифея, который не имел отношения к Александрийскому Музейону, но чьи морские путешествия вдоль побережья Иберийского полуострова, Бретани и Британии, крайним северным пунктом которых была, возможно, Фула (Норвегия или Исландия), доказали, что океан омывает все земли, расположенные в нем как острова - вопреки существовавшим до сего времени представлениям об океане как внутреннем море в середине земной суши.

Эти открытия оказали огромное влияние на великого географа Эратосфена, который в 235 -195 г.г. до н.э. стоял во главе , а также являлся воспитателем Птолемея IV Филопатора. Одним из важнейших достижений Эратосфена являлось составление карты мира, которая верно отражала распределение суши и воды на поверхности земного шара, и была достаточно точной для своего времени. Основываясь на идеях об едином мировом океане и шарообразности Земли он высказал предположение о возможности кругосветных путешествий.

Также им была предпринята работа по вычислению размеров земли, которые до него уже пытался определить Дикеарх. Будучи не только географом, но и математиком, Эратосфен, применив простой, но гениальный метод, основанный на знании величины дуги меридиана (расстояние от Александрии до Сиены, расположенных практически на одном меридиане, равно чуть более 5000 стадиев) и углового размера этой дуги (1/50 часть круга) , получил размер окружности земли в 252000 стадиев или 39590 км, что отличается от истинной длины окружности земного шара по экватору всего на 410 км.

С большой точностью Эратосфен выделил пять климатических зон: две холодные (за северным и южным полярным кругом), две умеренные (между полярными кругами и тропиками) и жаркую (между тропиками).

Кроме того, Эратосфен, опираясь на составленный им список олимпийских победителей, разработал точную хронологическую таблицу, в которой все известные ему политические и культурные события датировал по олимпиадам. При этом ему удалось установить дату Троянской войны (около 1180 года до н.э.), которую подтвердили новейшие исследования. Наконец, это он изобрел календарь, введенный в обращение лишь при Юлии Цезаре и названный оттого юлианским, с длительностью года в триста шестьдесят пять с четвертью дней и високосной системой.

Медицина.

Если в большинстве областей человеческой деятельности влияние достижений Древнего Египта на александрийскую науку не являлось существенным - то успехи медицины, наоборот, очевидным образом связаны с широко распространенным в Египте культом мертвых и повседневной практикой бальзамирования человеческих тел.

Этому же ученому приписывается сожжение римского флота направленным на него через систему вогнутых зеркал солнечным светом - что вряд ли достоверно, но во всяком случае, обнаруживает хорошее знакомство Архимеда с устройством (а возможно и участие в усовершенствовании) фонаря , а также может свидетельствовать о разработке Архимедом теоретического обоснования использования уже известной оптической системы вогнутых зеркал с несравненно более мощным источником света, нежели грандиозный костер Александрийского Маяка.

Однако, в собственных научных трудах Архимеда нет описания изобретенных им машин и механизмов. Как свидетельствует Плутарх , «сам Архимед считал сооружение машин занятием, не заслуживающим ни трудов, ни внимания; большинство их появилось на свет как бы попутно, в виде забав геометрии» (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Марцелл, 14). По-видимому, практическая деятельность, приличествующая ремесленнику, считалась со времен Платона недостойной истинного ученого .

Вероятно, именно поэтому сам Архимед гораздо выше ценил свои теоретические исследования, которые легли в основание теоретической механики и гидростатики: определение понятие центра тяжести, формулирование закона рычага, сложения параллельных сил, открытие знаменитого «закона Архимеда», согласно которому «тела, более тяжелые, чем жидкость, опущенные в эту жидкость… станут легче на величину веса жидкости в объеме, равном объему погруженного тела» .

К безусловным научным достижениям Архимеда следует отнести и его работы в области математики, среди которых методы нахождения площадей поверхностей и объемов различных фигур и тел (в том числе вычисление знаменитого числа π), система счисления, позволявшая записывать сверхбольшие числа и др.

Учеником и продолжателем дела Архимеда был александрийский механик Ктесибий ( II в. до н.э.), к достижениям которого причисляют изобретение зубчатого колеса и счетчика оборотов, гидравлического насоса и других приспособлений для перекачивания жидкостей, улучшение конструкции водяных часов, которые при помощи системы зубчатых колес стали бить в гонг при достижении определенного времени, а кроме того, приводить в движение небольшие фигуры. Многие из его изобретений были использованы для совершенствования часовых механизмов и метеорологических приборов .

Учеником Ктесибия был знаменитый александрийский изобретатель Герон (возможно, около 150 - 100 г.г. до н.э.). Герон занимался не только чисто теоретической работой, он стоял во главе школы инженеров, основанной им в . «В этой школе… отвлеченные, общие курсы по арифметике, геометрии, физике, астрономии велись параллельно с практическими курсами — работой по дереву и металлу, по конструкциям машин и по архитектуре», - пишет Боннар . Все это призвано было служить тому, чтобы научные и практические достижения не были утеряны со временем - но передавались грядущим поколениям. Вероятно, во многом благодаря этому сведения о работах Герона дошли до новых времен, и, по-видимому, использовались многими средневековыми ученными и изобретателями, в том числе и Леонардо да Винчи.

Герон не только самостоятельно создавал необходимые для его исследований приборы, но и описывал их конструкции в учебных пособиях с рисунками и расчетными примерами - тем самымзаложив основу приборостроения. Им были описаны подъемные и крановые конструкции, винтовые прессы и дробильные устройства, привод с зубчатыми колесами, а также метательные снаряды, машины сжатого воздуха, автоматы. Героном был изобретен геодезический инструмент диоптр, прообраз современного теодолита, который позволял измерять углы возвышения, и служил для вычисления высоты удаленных объектов, а также применялся при астрономических наблюдениях.

Герон занимался не только механикой и гидравликой. Изучая свойства пара, он изобрел прообраз современной паровой машины - так называемый эопил (Эолов мяч, ветроиспускатель) .

Отчасти, изобретения Герона, как и его учителя Ктесибия, нашли применение при совершенствовании механических устройств и автоматов Фаросского Маяка. Но в большинстве случаев при наличии дешевой рабской силы они использовались не для создания рабочих машин, а применялись либо в военных целях, либо для изготовления игрушек, одной из которых был и «фонтан Герона» с которой, как пишет Боннар , «восемнадцать веков спустя Жан Жак Руссо ребенком ходил из деревни в деревню, собирая подаяние».

Значение и уроки Музейона.

Высший расцвет Александрийского Музейона приходится на годы правления первых Птолемеев. Приблизительно с середины II в. до н.э. значение этого научно-образовательного учреждения неуклонно снижается. Во время внутридинастических споров в период правления Птолемея YII большинство именитых ученых переселяется из в старые и вновь возникшие культурные центры эллинистического мира: , Родос, Пергам. Хотя из новых генераций ученых и выдвигают время от времени яркие личности - но их влияние и научный авторитет не может идти ни в какое сравнение с фигурами предшественников. Чем далее - тем больше Музейон трансформируется из научно- образовательного в учебное заведение. По-видимому, новых учеников все более привлекает возможность общения не только с новыми научными светилами - но с учеными прошлых эпох, чьи труды собраны в богатейшей . Но окончательно научная деятельность прерывается лишь после физического уничтожения комплекса зданий Музейона пожаром 273 г. до н.э. и разрушения Серапейона в в 391/392 г. н.э. вслед за выходом эдикта императора Феодосия I Великого о запрете языческих культов.

Однако первые полтора столетия деятельности Александрийского Музейона, когда из города без традиций превратилась в научно-культурный центр всего эллинистического мира, подтвердили чрезвычайную плодотворность идеи совместного творчества ведущих ученых, собранных в едином научном учреждении. Наука, которая, собственно и возникла как наука в стенах Александрийского Музейона, тут же не замедлила продемонстрировать и несколько очевидных теперь всем закономерностей своего развития, а именно:

Наука наиболее успешно развивается в сильной стране со стабильной властью;

Для достижения наилучших результатов, научному сообществу требуется создать оптимальные материальные и психологические условия, которые включают: неограниченный доступ к источникам сведений по всем отраслям знаний (Библиотека); наличие современных лабораторий и оборудования; возможность непосредственного общения с лучшими представителями в своей области знаний; наличие полного государственного обеспечения; заинтересованность общества в работе ученых и объективная оценка результатов их научной деятельности.

Умелое, компетентное и заинтересованное руководство научным сообществом;

Наличие просвещенных властителей, которые будучи заинтересованы в результатах деятельности ученого сообщества, были бы способны обеспечить все перечисленные выше условия.

Однако, Александрийский Музейон обнаружил и некоторые негативные стороны подобной формы организации научного творчества.

Прежде всего, опека со стороны сильных мира сего оказала негативное воздействие на свободу художественного творчества, которое должно было создавать произведения идеологически нейтральные (лирика Феокрита), либо не выходить за рамки политкорректности, определенные временем и страной действия. Уклонение от этих требований было чревато гонениями, вплоть до присуждения к смерти, что имело место в случае с поэтом Сотадом, неодобрительно отозвавшемся о браке со своей родной сестрой . Во многих случаях это вело к снижению уровня, сужению тематики и проблематики художественного творчества. Косвенной реакцией на таковое положение дел становилось создание и расцвет новых жанров - например, менипповой сатиры, которая, предлагая совершенно особые обстоятельства и места действия, обретала способность обходить существующие запреты.

Во вторых, господство ученых-лингвистов приводило к ограничению свободы творчества по причинам уже не имевшим отношения к политике и идеологии. Временами, как, например, в случае с «Аргонавтикой» Аполлония Родосского это вынуждало автора уничтожать уже законченные варианты произведения, по большей же части - влекло за собой подчинение большинства писателей вкусовым требованиям небольшой группы литературных критиков, эталоном для которых служили либо произведения древних образцовых писателей, либо их собственное творчество.

Отчасти именно поэтому ближе к середине III века до н.э. намечается снижение роли театра, который перестал развиваться, во-первых, - вследствие создания в Александрии канона образцовых трагиков и комиков; во-вторых, - потому что театр как самое демократическое площадное искусство, достигшее своих вершин именно в демократических , могло быть небезопасно для монархического режима Птолемеев.

Но главная беда состояла в том, что успехи александрийской науки косвенным образом привели к повсеместному снижению роли философии. Отказ ведущих философов от работы в Александрийском Музейоне привел к тому, что наука, которая ранее могла развиваться исключительно в рамках определенной философской школы, потеряла мировоззренческую основу, свою вовлеченность в проблематику существования мира и человека. , основывая Музейон, придерживался мнения, что «лучше мудрость, нежели орудия войны» . Однако, наука, которая продемонстрировала возможность весьма успешного развития без опоры на какие-либо мировоззренческие устои, сама сделалась орудием, особая опасность которого состояла в том, что оно могло быть обращено как на пользу, так и во вред человеку. Парадокс особого успеха прикладных наук состоял именно в том, что эти успехи уже не требовалось прикладывать к облегчению участи конкретного человека на этой конкретной земле. Наука следовала отныне собственным интересам, развивалась по своим собственным законам. Именно поэтому, вероятно, успехи механики сделались по большей части «игрушечными», а интересы развития медицины сломали запрет проведения весьма болезненных опытов на живом человеке.

По-видимому, не случайно именно на годы расцвета Александрийского Музейона приходятся смерти глав основных философских школ Греции: Феофраста, Эпикура, Пиррона, Зенона, Гегесия и Феодора Безбожника, которые не оставили достойных продолжателей. С их смертью вопрос «Что предпочтительней: жизнь или смерть?» и совет «Познай себя» потеряли прежнюю актуальность. Предпочтительность жизни более не вызывала сомнений, и познавать требовалось именно ее, а не себя - поскольку все блага жизни полагались теперь во внешнем мире. Ценность обрела не жизнь достойная - но жизнь вообще, девизом которой сделалось «Возлюби ближнее», всякое ближнее к тебе мгновение жизни. Такое вот побочное явление, избечь которого, по видимому, было уже невозможно.

Во всяком случае, хотя упадок Музейона, быть может, и оживил несколько философскую деятельность в и Риме - но философия не достигала более тех высот и влияния, которые были завоеваны ею в Y - начале III в.в. до н.э., а крайние религиозно-философские проявления сделались воинственно-опасными для человека.

Если создание Музейона успехами александрийской науки подтвердило плодотворность идеи о совместном творчестве ученных - то его упадок удостоверил это еще раз, но уже, так сказать, с негативной стороны: разобщенность ученых и отсутствие условий для научной деятельности привело не только к застою, но даже к забвению добытых научных знаний, и науке эпохи Возрождения спустя 17 - 18 веков во многих случаях с кровью приходилось утверждать те истины, которые уже давно были известны александрийским ученым III - II в.в. до н.э.

Со временем термин «мусейон» сделался наименованием музыкально-художественной и научно-исследовательской деятельности, поскольку в Элладе классической эпохи она разворачивалась при храмах муз. Празднества и творческие соревнования также организовывались при святилищах, их материальные воплощения - в том числе тексты произведений и призы - посвящались музам и хранились в храме. Культ муз отправлялся во всех философских школах классической Античности, начиная с пифагорейской . Платон в «Федоне » (61a) прямо причислил философию к мусическим искусствам; перипатетики включили в этот ряд естествознание и медицину. Достижения каждого вида деятельности отражались в коллекциях, с сакральным целями собираемых при каждом мусее. Хотя от этого слова происходит современный термин «музей », мусейон, в отличие от современных музеев, не занимался выставками каких-либо экспонатов и их целенаправленным собиранием . Тем не менее накопленные в Афинском, а затем и в Александрийском мусейоне коллекции стали обеспечивать образовательный и исследовательский процесс. Мусеи могли быть и местами досуга, поскольку это привлекало в храм публику .

История

Обстоятельства создания

Александрийский мусейон признаётся высшим достижением традиции античных мусеев; одновременно он тесно связан с исследовательской и политической программой Аристотеля . В аристотелевской «Политике » (VII, 9, 1-4) содержится описание идеального города, в котором выделена отдельная территория для национальных мест почитания богов и героев, залы общественных трапез, гимнасиев и произведений искусства. По-видимому, эта теория повлияла на планировку александрийского квартала Брухейон , с его царскими дворцами, мусейоном, храмами, театром и прочим. Было и существенное отличие от идей Аристотеля: на первом месте в политике Птолемеев было придание святости новой столице в глазах не только эллинов, но и всех подвластных народов. Поэтому в Александрии был учреждён универсальный культ Сераписа с новым храмом . Характерно, что книжное собрание Александрийской библиотеки размещалось, судя по данным раскопок, именно в Серапеуме . Храм располагался на искусственной возвышенности в центре египетского квартала; по описанию Аммиана Марцеллина (XXII, 15), «Сера­пей, укра­шен­ный широчайшими атри­я­ми и колон­на­да­ми, живы­ми образа­ми ста­туй, настоль­ко выде­лял­ся вели­ко­ле­пи­ем сво­ей отдел­ки и укра­ше­ний, что после Капи­то­лия , наве­ки просла­вив­ше­го досто­чти­мый Рим, нет ниче­го, что мог­ло бы счи­тать­ся более выда­ю­щим­ся во всей все­лен­ной» .

Ещё при основании Александрии её ядром был священный комплекс, полностью повторявший древнегреческие святилища. При жизни Александра Македонского был начат храм Исиды , которая отождествлялась с Герой и всеми возлюбленными Зевса - Деметрой , Ио , Персефоной . Греками Исида почиталась как богиня-мать , небесная царица (в этом качестве могла рассматриваться и Мнемосина). Рядом располагался Паней, по описанию Страбона (XVII, 1, 10) включавший искусственную гору, напоминавшую по форме «сосновую шишку»; точное его местоположение неизвестно. Сюда же Птолемей распорядился перенести тело Александра Великого. Царские дворцы не отделялись от святилищ, поскольку в эллинистическом Египте очень рано возник царский культ, неотделимый от соответствующих ритуалов .

Эллинистический период

Основателем мусейона и библиотеки был Пто­ле­мей I Сотер , что следует из рассказа Плутарха (Non posse suaviter vivi , 13, 3) . Важную роль в формировании концепции мусейона сыграл Деметрий Фалерский , который прибыл в Египет между 297 и 294 годами до н. э., будучи к тому времени очень мистически настроенным; по сообщению Диогена Лаэртского (V, 76), он стал горячим поклонником культа Сераписа. Немалую роль сыграл, по-видимому, и Стратон . Однако существующие источники не позволяют определить точную дату основания мусея, и очевидно, что собирание коллекций, круга учёных и библиотеки было длительным процессом, который продолжался и всё царствование Птолемея Филадельфа . Согласно К. Белоху, достаточно обоснованной датой может быть вторая половина 290-х годов до н. э. Впрочем, в схолиях Иоанна Цецеса - византийского эрудита XII века - все организационные мероприятия по мусейону и библиотеке приписаны Птолемею Филадельфу, что отражает, прежде всего фольклорную традицию. Эта традиция возникла очень рано: уже Иосиф Флавий сообщал, что при царе состоял некий старец, без советов которого он не делал никаких дел («Иудейские древности », XII, 1). Э. Парсонс, комплексно рассмотрев источники, выделил три этапа в становлении комплекса мусейона и библиотеки. Начало собирания книг и приглашение учёных относится к царствованию Птолемея Сотера и осуществлялось Деметрием Фалерским и «другими советниками». Дальнейшая деятельность осуществлялась в царствование Птолемея Филадельфа Александром Этолийским , Зенодотом и Ликофроном - в первую очередь это создание ботанического и зоологического садов, медицинской школы, конструирование сложных автоматических устройств. Наконец, коллекции и книжное собрание Серапея были обустроены при Птолемее III Эвергете . Накопление художественных произведений и иноземных диковин продолжалось вплоть до времён Клеопатры , которой Марком Антонием были подарены коллекции Пергамского мусейона и библиотеки . Пространственно мусейон мог расширяться только до разгрома, устроенного в 145 году до н. э. Птолемеем Фисконом и направленного против всей александрийской интеллигенции, не поддержавшей его восхождение на престол .

В общем, история мусейона известна приблизительно и фрагментарно. Наивысший расцвет в его деятельности наблюдался при первых Птолемеях, примерно до конца III века до н. э. В те времена глава мусея и библиотеки был одновременно и воспитателем наследника престола . Птолемей Фила­дельф учре­дил муси­че­ские игры в честь Апол­ло­на и муз, на которых выда­ю­щим­ся писа­те­лям при­суж­да­лись награ­ды, о чём сообщал Витрувий в пре­ди­сло­вии к VII кни­ге сво­е­го трак­та­та . После гонений Птолемея Фискона во главе библиотеки встал один из военачальников царя - Кидас (сведения об этом содержатся в одном из Оксиринхских папирусов), и в целом до времён правления Клеопатры мусейон вступил в стабильную пору своего существования . Собрания и здания мусея сильно пострадали во время гражданской войны 48-47 годов до н. э., когда в Александрии находился Юлий Цезарь . В результате военных действий в городе и царском квартале случился большой пожар. Античные авторы, описывая эти события, сильно противоречили друг другу: по Сенеке (De tranquilitate 9, 5) погибло 40 000 книг в Александрийской библиотеке, в то время как Павел Орозий (Oros., VI, 15, 3) приводил число в 400 000 книг, а Дион Кассий (XLII, 38) утверждал, что сгорели верфи, склады с хлебом и с книгами (вероятно, предназначенными к отправке в Рим), но не библиотека. Для восполнения ущерба Марк Антоний переместил в Египет всё собрание Пергамского мусейона, о чём свидетельствовал Плутарх .

Мусейон в римскую эпоху. Упадок и закрытие

Мало изменился статус учреждения и после римского завоевания; попечение о мусейоне приняли на себя римские императоры, заведение даже посетил Октавиан Август . По сообщению Светония (Claud., 42, 2), император Клавдий попытался основать второй мусейон для пропаганды собственных сочинений . Особенное внимание в римскую эпоху уделялось развитию филологии, известны александрийские учёные I-III веков, такие как Феон , Трифон , Апион . Некоторый подъём наблюдался в работе мусейона при Адриане и его преемниках - в это время работали филологи Аполлоний Дискол , Гарпократион и Гефестион , математик Менелай , врач Соран , астроном и географ Клавдий Птолемей . Теодор Моммзен , проанализировавший систему управления Римским Египтом, установил, что членство в мусейоне достаточно щедро предоставлял Адриан, это было видом вознаграждения . Вплоть до правления Антонина Пия , устойчивой тенденцией было совмещение должностей попечителя мусейона и александрийского префекта , а также главы коллегии царских врачей. Эти должности могли занимать только лица всаднического достоинства .

Мусей сильно пострадал при взятии Александрии Каракаллой в 216 году (об этом сообщал Дион Кассий , LXXVII, 22). Однако при его преемниках мусей был восстановлен в последний раз: ещё в середине III века там преподавал Диофант Александрийский . Окончательный упадок наступил во время войны Зенобии и Аврелиана , когда Брухейон был сожжён и разрушен (по сообщению Аммиана Марцеллина , XXII, 16), произошло это примерно в 269-270 или 273 году. Преподавание после этого ещё велось, но, видимо, в Серапеуме, косвенно оказывая влияние на александрийских учителей христианской церкви; со времени Константина Великого мусей встал в оппозицию к Александрийской школе . Неоплатонизм , ставший в III-IV веках господствующим мировоззрением александрийских интеллектуалов, иначе, чем старая олимпийская религия, относился к материальному миру и собиранию предметов. Неоплатоников собираемые коллекции вещей интересовали как символы высшей духовной реальности. Например, распространённое в Античности собирание гемм и резных камней превратилось в учение о нахождении и использовании магической силы, заключённой в драгоценном камне. В период христианизации римского мира мусейон превратился исключительно в культовое место, служители которого выступали ревностными защитниками язычества .

Местоположение, план, структура

В 1990-е годы началось подводное археологическое исследование гавани древней Александрии, результаты которого публиковались с 1994-1995 годов. Руководитель раскопок - Жан-Ив Эмперёр - характеризовал их как «сенсационные». Оказалось, что все крупнейшие постройки римской Александрии, в том числе, по-видимому, и мусей, выходили фасадами к морю. Была открыта гранитная эспланада времён Северов , то есть построенная после 217 года. Однако поиски зданий мусея и библиотеки так ни к чему и не привели. Эмперёр посвятил раскопкам монографию, опубликованную в 2000 году .

Античные авторы в совокупности оставили достаточно подробные перечисления построек мусея, главной проблемой является их совмещение. Сведения о местоположении и устройстве мусейона приводил Страбон («География », XVII, 1, 8):

Мусей так­же явля­ет­ся частью поме­ще­ний цар­ских двор­цов; он име­ет место для про­гу­лок, «эксед­ру» и боль­шой дом, где нахо­дит­ся общая сто­ло­вая для учёных, состо­я­щих при Мусее. Эта кол­ле­гия учёных име­ет не толь­ко общее иму­ще­ство, но и жре­ца - правителя Мусея, кото­рый преж­де назна­чал­ся царя­ми, а теперь - Цезарем . Оригинальный текст (др.-греч.) τῶν δὲ βασιλείων μέρος ἐστὶ καὶ τὸ Μουσεῖον͵ ἔχον περίπατον καὶ ἐξέδραν καὶ οἶκον μέγαν ἐν ὧι τὸ συσσίτιον τῶν μετεχόντων τοῦ Μουσείου φιλολόγων ἀνδρῶν. ἔστι δὲ τῆι συνόδωι ταύτηι καὶ χρήματα κοινὰ καὶ ἱερεὺς ὁ ἐπὶ τῶι Μουσείωι τεταγμένος τότε μὲν ὑπὸ τῶν βασιλέων νῦν δ᾽ ὑπὸ Καίσαρος.

Самым примечательным является то, что все перечисленные постройки описывались Страбоном как часть царского дворца, собственно же здание библиотеки не упоминается вовсе. Помещения для хранения и переписывания книг фиксировались при раскопках в Серапеуме; по аналогии с пергамским храмом Афины, афинской Адриановой библиотекой и римской библиотекой Аполлона Палатинского выясняется, что в Античности их располагали не в закрытых помещениях, а в портиках .

По Страбону, непосредственно за мусейным комплексом был поминальный храм с усыпальницей Александра Великого , там же были гробницы Птолемеев и храм обожествлённого Юлия Цезаря. Цезарь в «Записках о гражданской войне » (III, 112) писал, что к царскому комплексу примыкал театр, а Витрувий (I, 8, 1) утверждал, что эллины традиционно совмещают театр с храмами Исиды и Сераписа .

Штат мусейона

Страбон описывал организацию мусея как «синод» (др.-греч. συνόδος ) под руководством жреца, назначенного царской властью . Эти порядки сохранялись несколько столетий: в одной из надписей эпохи Адриана указывается, что попечитель-эпистат (др.-греч. ἐπιστάτης ) мусея одновременно был верховным жрецом Александрии и всего Египта. В той же надписи упоминалось, что тот же жрец-попечитель заведовал греческой и латинской библиотеками в Риме, по-видимому - при храме Аполлона Палатинского , обустроенного по образцу мусея. При первом из Птолемеев верховным жрецом-архиереем был Манефон .

Учёные члены мусея также назначались царём, который предоставлял им «общие средства» (др.-греч. χρήματα κοινά ). Интерпретация этого пассажа представляет сложности. Об организации института почти ничего не известно. В первый век существования мусея эпистат был и воспитателем наследника престола. При первых Птолемеях эту должность занимали исключительно знаменитые деятели культуры - Зенодот Эфесский , Каллимах из Кирены , Эратосфен , Аполлоний Родосский , Аристофан , Аристарх Самофракийский . Из текста Афинея (XI, 494a) известно, что в мусее был и казначей, а также велась финансовая документация. Общее количество сотрудников института, вероятно, не превышало 50 человек, они не образовывали замкнутой группы, связанной таинствами посвящения . Примеры Стратона или Архимеда показывают, что иностранные учёные могли приезжать в Александрию на несколько лет. Соответственно, учёные получали полное содержание - «кормление» и жалованье, не считая разовых выплат за те или иные реализованные проекты. Судя по эпиграфическим памятникам, до начала III века члены мусейона освобождались от налогов и, вероятно, общественных повинностей .

В источниках ничего не говорится о внутреннем подразделении мусейона и профессиональных направлениях, разрабатываемых его сотрудниками. Обо всём этом содержатся лишь косвенные свидетельства в позднеримских литературных источниках. Аммиан Марцеллин (XII, 16) утверждал, что при нём весь квартал Брухейон был заселён учёными людьми. Афиней (IV, 184c), перечисляя учёных и сотрудников мусея, изгнанных Птолемеем VIII, упоминает философов, грамматиков, геометров-землемеров, изографов-живописцев, учителей гимнастики. Элий Лампридий в биографии Александра Севера (44) оставил свидетельства о благодеяниях императора по отношению к александрийским учёным, репрессированным при Каракалле. В пострадавшем от пожара городе была возведена новая набережная с порфировой колоннадой, одновременно позаботились и о людях. Риторам, грамматикам, медикам, гадателям, математикам, механикам и архитекторам вновь предоставили помещения для занятий и стали выплачивать содержание. По мнению В. П. Поршнева, это указывает, что служители муз делились как минимум на две большие категории: во-первых, поэты и религиозные деятели, чья профессия была отмечена божественной одержимостью; во-вторых - учёные, которые изучали и систематизировали результаты божественной и человеческой деятельности, то есть естествоиспытатели, историки и описатели предметов искусства. Таким образом, мусейон был и творческой мастерской, и местом образования и воспитания. Последняя функция, приближавшая мусей к возникшим позднее университетам, стала заметнее в римскую эпоху .

Функции

Александрийский мусейон был в первую очередь храмом, в котором учёные на государственной службе одновременно исполняли жреческие обязанности. Предположительно, результаты научных исследований были заданы разделяемым всеми школами древнегреческой философии учением о мировой гармонии, вера в которую была важнее эмпирических данных. Мусей был базой, на которой осуществлялось становление Александрийской школы и возник неоплатонизм - позднеантичная религиозная философия, в которой музы считались богами-хранителями .

Мусическая деятельность в форме состязаний поэтов и учёных сохранялась до сравнительно поздних времён. Например, С. Я. Лурье в монографии об Архимеде писал, что в конце эллинистического периода вошёл в моду обычай, возрождённый в европейских академиях XVII-XVIII веков. Когда какому-либо математику удавалось открыть или доказать новую теорему, прежде чем опубликовать её доказательство, он сообщал свои выводы крупнейшим из своих соперников (Архимед все свои открытия отправлял на перепроверку Конону - крупнейшему математику его современности). Полный цикл доказательства сразу сообщался только ученикам, ещё не приобретшим имени . Известна также многолетняя дискуссия и соперничество Каллимаха с Аполлонием Родосским , где состязание поэтов сочеталось с филологической дискуссией на тему: допустимо ли написание эпических поэм после Гомера или большие сюжеты необходимо разбить на множество произведений камерной формы. Создаваемые поэтические произведения исполнялись при богослужениях . Иными словами, литература и филология питались из одного - мифологического - источника, а создаваемая для работы учёных-жрецов среда должна была способствовать «мусическому экстазу» .

Мусей служил для создания и поддержания эстетической среды, позволяющей воспринимать образы богов и героев в передаче поэтов и актёров; вербальная форма выражения считалась первичной и основной. В этом же контексте следует воспринимать специфический античный жанр словесного описания произведений пластики и живописи, представленный текстами Каллистрата , Филострата Старшего и Младшего ; по-видимому, многие описываемые ими произведения никогда не существовали в действительности. Александрийский мусейон стал площадкой развития филологии и текстологии, сначала в специфическом - мифологическом - аспекте. Для греческой общины в египетском окружении изучение олимпийской мифологии стало механизмом самосохранения в инокультурной и иноязычной среде . Несмотря на размах эмпирической деятельности в области естествознания, главным достижением школы мусея стало создание мифологической картины мироздания, догматизированной в трудах Клавдия Птолемея - с неподвижной Землёй, расположенной в центре Вселенной, и вращающимися небесными сферами , которые издают космическую музыку, теория которой разрабатывалась пифагорейцами и платониками. Даже механические устройства Герона в первую очередь использовались для храмовых нужд, в том числе автоматического открывания дверей перед верующими или для продажи святой воды; связь их с мировыми стихиями, приводящими механизмы в действие (пар, огонь, вода, сжатый воздух), и сакральное предназначение выводило работу учёных-механиков за пределы ремесла, к которому интеллектуалы Античности относились с презрением .

Напишите отзыв о статье "Александрийский мусейон"

Комментарии

Примечания

1. , с. 20.
2. , с. 13.
3. , с. 197.
4. , с. 59.
5. , с. 14.
6. , с. 202-203.
7. , с. 152.
8. , с. 203.
9. , с. 203-204.
10. , с. 205.
11. , с. 153.
12. , p. 132.
13. Beloch K. I . Griechische Geschichte. - Berlin, 1925. - B. IV, Abt. 1. - S. 324.
14. , p. 107, 118-119.
15. , с. 154.
16. Российский государственный гуманитарный университет . Проверено 2 апреля 2016.
17. , с. 169.
18. Roger S. Bagnall. Alexandria. Library of Dreams. - 2002. - P. 359.
19. , с. 215.
20. , с. 98.
21. , с. 284.
22. , с. 211.
23. , с. 207-210.
24. Sibal J. H. // Journal of the American Research Center in Egypt. - 2000. - Т. 37. - P. 225-227. - DOI :10.2307/40000541 .
25. , с. 793-794.
26. , с. 212.
27. , с. 250-251.
28. , с. 251.
29. , с. 16.
30. , с. 98-99.
31. , с. 259.
32. Чистяков Г. П. Эллинистический Мусейон: Александрия, Пергам, Антиохия // Эллинизм: Восток - Запад. - М., 1992. - С. 299-300.
33. , с. 15-16, 270-277.

Литература

• // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
• Борухович, В. Г. . - Саратов: Изд-во Саратовского университета, 1976. - 224 с.
• Лурье, С. Я. Архимед. - М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1945. - 272 с.
• Панов, В. Ф. Математика древняя и юная. - Изд. 2-е, исправленное. - М .: МГТУ им. Баумана , 2006. - 648 с. - ISBN 5-7038-2890-2 .
• Поршнев, В. П. Мусей в культурном наследии античности. - М . : Новый Акрополь, 2012. - 336 с. - (Традиция, религия, культура). - 1500 экз. - ISBN 978-5-91896-030-1 .
• Саврей, В. Я. Александрийская школа в истории философско-богословской мысли. - М . : КомКнига, 2006. - 1008 с. - ISBN 5-484-00335-0 .
• Страбон. / Пер. с др.-греч. Г. А. Стратановского под ред. О. О. Крюгера , общ. ред. С. Л. Утченко . - 2-е изд., репр. - М . : Ладомир, 1994. - 944 с. - (Памятники исторической мысли). - 5 000 экз. - ISBN 5-86218-054-0 .
• Parsons E. D. The Alexandrian Library, Glory of the Hellenic World: Its Rise, Antiquities, and Destructions. - N. Y. : American Elsevier Pub. Co, 1967. - 468 p.

Ссылки

• . Портал «Символизм». Проверено 2 апреля 2016.
• . vikent.ru. Проверено 2 апреля 2016.
• . Российский государственный гуманитарный университет . Проверено 2 апреля 2016.

Наука Философия Филология Литература

Отрывок, характеризующий Александрийский мусейон

На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l"homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d"alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l"Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n"ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l"intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d"or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.

На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c"est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l"ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu"il n"y voit que du feu, et oubl celui qu"il devait faire faire sur l"ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C"est genial. Le prince d"Auersperg se pique d"honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c"est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n"est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С"est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n"est ni trahison, ni lachete, ni betise; c"est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c"est… c"est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина. Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c"est de l"heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.

В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l"or de l"Angleterre a transportee, des extremites de l"univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l"armee d"Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.

Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских